Е. С. Левина

БЕДА ИЛИ ВИНА АКАДЕМИКА ВАВИЛОВА?

(рецензия на кн. Марк Поповский. ДЕЛО АКАДЕМИКА ВАВИЛОВА.
М.: Книга, 1990. 304 с.)

Читатель, получивший доступ к давно ходившей в «самиздате» книге писателя-эмигранта М.А.Поповского, увидит в ней отлично написанное художественное произведение на злободневную тему и высоко оценит смелость Поповского: в 70-е годы он рассуждал так, как многие позволяют себе думать и говорить только сегодня. Но, будучи историком биологии, на протяжении ряда лет специально изучавшим творчество Николая Ивановича Вавилова, считаю необходимым выразить свое несогласие с основной концепцией книги — концепцией его вины. Первый вариант, появившийся еще до отъезда автора, так и назывался «Беда и вина академика Вавилова». Идея «вины» академика, не разобравшегося в политической ситуации, пошедшего на конформистское сотрудничество с режимом, не претерпела изменения и в варианте, изданном на Западе в 1983 г. и перепечатанном теперь у нас.

Мои строки обращены не только к читателю книги, но и к зрителю телефильма «Николай Вавилов», в сценарии которого заметно влияние Поповского. Талантливая книга положила начало формированию представления о Вавилове как о человеке, великом в науке, но наивном в политике, который увлекался столь непопулярной сегодня идеей социалистического переустройства деревни, роковым образом ошибся в оценке бойкого агронома Лысенко и позволил тому сделать карьеру, последствия которой с трудом изживаются отечественной биологией.

И все же правомерно ли относить Вавилова к числу людей, бывших «в истоке всех несчастий, своих и наших»?

В первой главе подробно рассказана история написания книги. Со слов автора мы узнаем, как в период «хрущевской оттепели» ему повезло получить доступ к секретному следственному делу по обвинению академика Вавилова в государственной измене. После знакомства со следственным делом Поповский разыскал и расспросил оставшихся свидетелей полутора мучительных тюремных лет, восстановил обстоятельства его гибели. Легко представить себе, что впечатление от раскрывшейся трагедии было два десятилетия назад чрезвычайно сильным. Все это потрясает и сейчас; фото арестованного, трагические фас и профиль, написанное аккуратным почерком «признание», протоколы допросов и очных ставок, в том числе с арестованным несколькими месяцами позже коллегой А.Б.Паншиным, письма уже приговоренного Николая Ивановича всесильному наркому. Книга написана под влиянием нахлынувших чувств.

Но не менее впечатляющи документы, сохранившиеся в Ленинграде усилиями учеников Вавилова и архивариуса его института Л.Н.Савиновой. Архив хранит, помимо официальной документации, важной для воссоздания исторического фона, многочисленные (несколько тысяч) письма Вавилова во все концы страны и света, рукописи трудов и докладов. В них хроникально точно автор отразил не только ритм жизни ученого, на который журналисты реагируют прежде всего, но и смысл его работы. Прочтение их требует специальных знаний.

Опыт архивных исследований позволяет мне высказать парадоксальное суждение. Составив предварительное мнение о ходе событий, при желании можно почти всегда подкрепить его документами, иными словами, одни и те же письменные свидетельства интерпретировать по-разному. Так, встречая в книге Поповского ссылки на известные мне документы, не могу не удивиться вольности их прочтения.

Попробуем же на основании документов объективно разобраться, был ли Вавилов конформистом и какова его роль в выдвижении Лысенко?

Хорошо известно, что Вавилов занимал активную гражданскую позицию, поставив во главу угла интересы возрождения отечества, и был настроен на сотрудничество с правительством. Напомним, что такой настрой сложился в 1924-1928 гг. — это был единственный в истории советского общества период многоукладной экономики, и возникшие в это время иллюзии были весьма характерны. Известно также, что Вавилов был одержим идеей накормить человечество, полагая, что истощение растительных ресурсов неизбежно, если наука не приложит усилия к их возобновлению.

Вавиловская научная программа, не имея официального статуса государственной, по существу своему была таковой. Справедливо было также убеждение Вавилова в том, что возможности физиологии культурных растений используются в растениеводстве недостаточно (на этом настаивал и Лысенко) и углубленное изучение физиологии, равно как и генетики, всегда актуально. Теории стадийного развития и яровизации, позже поднятые на щит Лысенко, были известны как разделы физиологии растений и исследовались в руководимых Вавиловым институтах.

Мнение о неэффективности яровизации для увеличения урожайности всех зерновых, упоминавшееся в специальных обзорах 40-х годов, также справедливо.

Следует, однако, иметь в виду, что публицисты, освещая этот вопрос, смещают понятия и термином «яровизация» обозначают как естественную стадию развития, через которую проходит растение, так и агроприем предпосевной обработки семян, ускоряющий созревание, но не имеющий отношения к увеличению урожайности. Именно так, вопреки распространившимся представлениям, и оценивал яровизацию Вавилов.

Его внимание к ней определялось тем, что он нуждался в методах, которые могли бы ускорить эксперименты с образцами собранной им коллекции культурных растений и их диких сородичей.

Яровизация позволяет в условиях эксперимента получить больше одного поколения за сезон. Кроме того, шок, вызванный охлаждением семян, выявляет и скрытые возможности генома растения. В условиях физиологического стресса могут быть обнаружены неожиданные его свойства, показывающие направление дальнейшей селекции. Следовательно, прием заслуживал интереса и с позиции научной селекции, но вовсе не рассматривался как панацея.

Вряд ли тогда было возможно предвидеть, что вскоре по «свистку» сверху в стране повсеместно прекратят научную селекционную работу и будут директивно насаждать методы яровизации и «закаливания» растений с целью якобы реальной передачи приобретенных таким способом свойств потомству.

Утверждение же Поповского, что Вавилов был баловнем режима первые 15 лет советской власти (первая глава книги называется «Счастливец Вавилов»), при серьезном знакомстве с материалом также выглядит только литературным приемом.

Внимательное, а не выборочное прочтение архивных материалов свидетельствует, что вся деятельность Вавилова с момента организации им Института прикладной ботаники и новых культур в 1925 г. и до 1940 г. проходила в условиях борьбы: ему приходилось отстаивать комплексный характер своего института, сопротивляться политике сворачивания фундаментальных исследований, тратить силы на «выбивание» фондов, кредитов, бумаги и пр. Хотя открытие и прошло с большой помпой, уже в 1927 г. президиум института выразил официальное порицание директору за «неумение» организовать работу, и Вавилов подавал в отставку, которая не была принята. В 1931 г. предполагалась «коррекция» планов института, направленная на сокращение работ по освоению коллекции культурных растений и генетике, а в 1933 г. в институте работала комиссия ВАСХНИЛ (и это в пору президентства Вавилова в ВАСХНИЛе), сделавшая резкие заключения по поводу кадровой политики. Комиссия предположила и «возможные формы вредительства», например снижение темпов научно-исследовательской работы¹. В 1934 г. Наркомземом была продиктована первая реорганизация ВАСХНИЛ (организованной только в 1929-1930 гг.) и тоже с упреками в адрес ее президента. В декабре 1936 г. прошла сессия ВАСХНИЛ, на которой развернулась дискуссия по генетике, где представители ее классического направления, и среди них Вавилов, уже защищались от нападок ортодоксов-догматиков...

Все эти годы газеты периодически публиковали статьи и фельетоны с критикой руководимых Вавиловым научных учреждений. Так что говорить, вслед за Поповским, о режиме «наибольшего благоприятствования» для Вавилова не приходится.

О реальных возможностях Вавилова и его сторонников влиять на ситуацию, сложившуюся в биологии к 1935 г., дает представление стенограмма заседания, проходившего в Президиуме ВАСХНИЛ 17 июля 1935 г.

Обсуждался доклад Вавилова (он уже не президент Академии) как председателя комиссии, проверявшей работу одного из институтов отделения растениеводства — Одесского селекционно-генетического института.

В резолюции по докладу предполагалось особо оговорить несогласие комиссии с выводами Лысенко. При этом, поскольку сам Лысенко широко оповещал о своей работе в центральных газетах, что и делало его чрезвычайно популярным у партийных и советских работников, решено было выступить в тех же газетах. Член Президиума ВАСХНИЛ академик Г.К.Мейстер, обращаясь к президенту А.И.Муралову, произносит характерную фразу: «Я берусь написать такую статью, но только Вы устройте, чтобы ее поместили...»².

Мнение Вавилова при оценке работы института Лысенко точно отражает его позицию как ученого и руководителя: Вавилов поддержал эксперимент и решительно выступил против претензий Лысенко на монополию, как выступил бы против монополизации любой идеи.

Утверждение Поповского, что Вавилову на начальном этапе общения с Лысенко импонировала его увлеченность, почти одержимость, справедливо. Считается, что Вавилов впервые услышал о работавшем в Гяндже агрономе в 1928 г. Это вряд ли точно. Еще в 1923-1925 гг., периодически бывая на Белоцерковской опытной станции, Вавилов мог встречать работавшего там Лысенко. Станция была прекрасным селекционным учреждением, на курсах при станции преподавал блестящий цитолог Г.А.Левитский, позже приглашенный Вавиловым в Ленинград. В связи с этим доверие Вавилова к Лысенко, проявившееся после знакомства с ним в конце 20-х годов, не было лишено оснований, и трактовка его Поповским как «странных для высокого профессионала доверчивости и легковерия, превратившихся для президента ВАСХНИЛ в подлинное бедствие...» (с.98) выглядит натяжкой.

Поповский утверждает, что профессора ВИРа сразу с большим скепсисом отнеслись к сообщениям Лысенко, но Вавилов не посчитался с их мнением, подавил всех своим авторитетом и «подал» Лысенко. Это легко опровергнуть, сославшись на имеющиеся в фонде ВИРа стенограммы заседаний ученого совета. 1 сентября 1929 г. заслушан доклад Лысенко «Вопрос об озимости». Стенограмма фиксирует скромность докладчика при обсуждении его приоритета в отношении метода закаливания семян холодом, полный восторг профессоров В.В.Таланова, Н.А.Максимова, В.Е.Писарева ³. Вавилов на заседании отсутствует — он в экспедиции (Дальний Восток, Япония, Китай). На следующем докладе Лысенко в ВИРе (1935 г.) обстановка уже иная: Лысенко уверен в себе и даже нагл, профессора поддерживают его с оговорками. Вавилова снова нет — он в Закавказье.

Дискуссия по генетике в 1936 г., как и следующая — 1939 г., в современной литературе часто оцениваются как ненаучные, навязанные с целью разоблачить «вейсманистов-морганистов», и даже само слово «дискуссия» применительно к ним берется в кавычки. Однако не следует забывать, что предмет развернувшейся к 1936 г. дискуссии существовал реально. Утрированное толкование менделевских законов (только 3:1 и никак иначе), положений о неделимости и неизменности гена не всегда находило понимание у работавших в биологии и сельскохозяйственной науке, и игнорировать это было нельзя. Нерешенность многих вопросов генетики провоцировала дискуссию. «Понимая генетику и онтогенез, мы видим, что «культурники» находятся ближе ко всем идеям Лысенко», — это слова Е.Н.Синской, одной из сотрудниц Вавилова в ВИРе. «Сам Георгий Дмитриевич, — продолжает она, отвечая Г.Д.Карпеченко, основному докладчику на конференции сотрудников института накануне специальной сессии ВАСХНИЛ 1936 г., — говорит, что беда генетики состоит именно в том, что генетика отделена от фенотипа «китайской стеной», и, по-моему, заслуга Трофима Денисовича в том, что он хочет найти промежуточное звено между генотипом и фенотипом...» ⁴.

Приведенные цитаты — а это мнение не недоучки-аспиранта, а автора многих работ по ботанике, перешедшей, как она сама говорит, «от систематики к селекционной работе» — нужны не для того, чтобы разделить ответственность между Вавиловым и его сотрудниками, но чтобы лучше понять обстановку. Наблюдаемые Лысенко в эксперименте с пшеницей «кооператорской» бесспорные, как отмечали его оппоненты-генетики, факты истолковывались им совершенно превратно, прямо-таки с диких позиций, реальное же объяснение, основанное на признании гетерозиготности исходной для эксперимента формы, ее расщепления и отбора в процессе работы, не принималось.

В предложении Вавилова проверить крайние позиции экспериментом нет ничего предосудительного. Дискуссия была нужна, и не вина ученых, что она приняла уродливые формы.

Не менее остро, чем «вина» Вавилова за возвышение Лысенко, обсуждается в книге и проблема служения ученого своему отечеству. Автор придает слову «служить» особый оттенок и делает где намеки, а где и прямые указания на то, что Вавилов оказывал правительству услуги сомнительного свойства. Якобы выполняя такие «задания», как фотографирование объекта стратегического назначения во время экспедиции в Афганистане в 1924 г. (с.108), поддерживая переписку с людьми, представляющими специальный интерес для «компетентных органов», и т.п.

Автор называет такое поведение Вавилова «флиртом с дьяволом» и отмечает наивность академика, согласившегося «чуть-чуть, только самую малость поиграть с нечистой силой».

В этом случае Поповскому, как и другим потенциальным авторам, следует помнить об опасности полагаться на устные свидетельства. (Среди архивистов по этому поводу бытует поговорка; «Врет, как очевидец».)

Развивая далее тему «конформизма» Вавилова, автор описывает эпизод его встречи с влиятельным немецким колонистом в Аргентине, который пренебрег ради этого приглашением в германское посольство. «Этот случай,— заключает Поповский,— имел, очевидно, важные последствия для Советского Союза, ибо вызвал оживленную переписку между Аргентиной и Москвой. Советские дипломаты благодарили ученого и просили его в будущем не прерывать отношений с полезным немцем из Буэнос-Айреса».

Однако в архиве ВИРа хранится письмо секретаря советского представительства в Уругвае Аустерина⁵, в котором несколько иначе изложена подозрительно похожая история.

Вавилов, всю жизнь собиравший коллекцию культурных растений, имел друзей среди советских полпредов во многих странах. Больше других ему помогали в сборе семян Л.Старк, посол в Афганистане, и Л.Минкин, работавший в Уругвае. Поэтому нет ничего удивительного, что сотрудник представительства в Уругвае передает Вавилову просьбу директора местной опытной станции «Эстансуэла», крупного селекционера Бергера, прислать ему труды руководимого Вавиловым института, поскольку они не доходили до Уругвая, не имевшего с Россией дипломатических отношений. В письме к Вавилову Аустерин рассказывает, что Бергер, немецкий колонист, действительно отказался от приема в своем посольстве и предпочел вечер... в обществе советского полпреда Минкина, в разговоре с которым и был упомянут профессор Вавилов, бывший в Уругвае проездом более двух лет назад... Вавилов и Бергер обменялись несколькими письмами, подшитыми в этом же архивном деле аккуратными секретарями директора ВИРа, но они не содержат никакой «полезной информации», там только ботаника ⁶.

О широте научных связей Вавилова и популярности его в научных кругах Запада писали много. Но и этим фактам Поповский дает неожиданную оценку. По его мнению, Вавилов невольно выступал в роли «подсадной утки» (с.53) сталинского режима, поскольку в своих публичных выступлениях в Америке и Европе пропагандировал успехи советской науки, не упоминая об ужасах коллективизации и голоде на Украине в 1932 г. Отметим, однако, что часть 1930, 1931 гг. и с августа 1932 до февраля 1933 г. Вавилов пробыл за границей, а вернувшись из экспедиции в Северную и Южную Америку, больше из страны выпущен не был, рассказывать же о достижениях советской биологии, занимавшей в 20-30-х годах передовые позиции в мировой науке, у него были все основания.

Последние главы книги дают представление о том, как быстро нарастало во второй половине 30-х годов влияние Лысенко и его сторонников, и о том, насколько сложным в это время стало положение лидера советской биологии. Огульная критика в его адрес, доносы, тайная слежка и завершение — арест в августе 1940 г.

Трагические подробности следствия, пребывания Вавилова в тюрьме и его гибели потрясают читателя. Для Вавилова не нашлось Завенягина (спасшего своего друга Н.В.Тимофеева-Ресовского). Ему досталось пройти все круги ада.

Говоря о книге Поповского, я сознательно опускаю множество неточностей и ошибок, останавливаясь только на главном: концепция «вины Вавилова», сформулированная автором, не отвечает исторической правде.

Широко известна версия биографии Н.И.Вавилова, принадлежащая С.Е.Резнику, также позднее эмигрировавшему в США. На мой взгляд, она удачнее, по крайней мере в ней нет литературных домыслов, неоправданных выводов. Переиздание ее без «купюр», сделанных цензурой в 1986 г., было бы кстати.

Е.С.Левина – кандидат биологических наук,
Институт истории естествознания и техники РАН Москва

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ ЦГАНХ. Ф.8290. Д.428. Л.109.

² Там же. Ф.8390. Д.604. Л.99.

³ ЦГАНТД Ленинграда. Ф.318. Оп.1. Д.230. Л.96.

⁴ Там же. Д.1133. Л.25.

⁵ Там же. Д.887. Л.72.

⁶ Там же. Л.73-74.

Источник: Е.С.Левина. Беда или вина академика Вавилова? // Природа, 1992, №8, с.121-124.
Текст предоставлен автором.