"РАЗБРОСАННЫЕ ПО ВСЕЙ АМЕРИКЕ...":

ИЗ ПИСЕМ С.П.ТИМОШЕНКО В.И.ВЕРНАДСКОМУ

 

Публ. М.Ю.Сорокиной

 

 

История первой волны русской научной эмиграции в США мало известна в России. Достигнув североамериканского берега, она как бы растворилась на континенте, не создав в отличие от Европы своих "национальных" институций [1]. "Русских акдемических организаций здесь нет никаких, руководящих людей тоже нет, – констатировал историк М.М.Карпович в 1927 г. – Есть отдельные лица, разбросанные по всей Америке, как Ростовцев, Васильев, Сорокин, Максимов [2], но никто из них никогда не проявлял желания объединиться или руководить" [3]. "Русская академическая группа" – традиционное для предвоенной Европы эмигрантское объединение русских ученых (такие группы были в Великобритании, Франции, Германии, Италии, Польше, Бельгии, Латвии, Эстонии, Болгарии, Швеции, Швейцарии, Чехословакии и др.), возникнет в США только в 1948 г. после значительного притока теперь уже русских "европейских" беженцев [4].

Парадоксально, но и без того скудная литература о русской научной эмиграции 1920-1930-х гг. концентрирует свое внимание преимущественно на Европе и на ученых-гуманитариях. Между тем именно в США многие выходцы из России достигли мирового научного признания, преодолев вынужденные, прежде всего языковые, границы "национальной" науки. Достаточно назвать имена авиаконструктора И.Сикорского, одного из "отцов телевидения" В.Зворыкина, химика В.Ипатьева, механика С.Тимошенко, экономиста В.Леонтьева, социолога П.Сорокина, физика Г.Гамова, биологов Ф.Добржанского, А.Романова, В.Болдырева, С.Сатиной и Е.А.Баратынской-Сорокиной, математика Я.Успенского, химико-физика Г.Кистяковского, астронома О.Струве, историков М.Ростовцева, А.Васильева, Г.Вернадского, япониста С.Елисеева, юриста В.Гензеля, инженера-строителя Г.Чеботарева, инженера-кораблестроителя В.Юркевича [5]. А еще – Р.Вишняк, И.Толмачев, П.Гальцов, Е.Холодковский, Н.Бородин, Б.Бахметев, А.Авинов, Н.Мартинович – список этот можно долго продолжать, наполняя словник еще не созданного Словаря русского научного зарубежья [6].

Русская научная эмиграция в Америке существенно отличалась от европейской [7]. По сути к ней мало приложимо само понятие "эмиграция" в европейском смысле и тем более образы "волны" или "потока", столь зримо характеризующие ситуацию в Европе 20-х годов, когда нескончаемый поток русских беженцев буквально захлестнул не подготовленный к такому социально-демографическому катаклизму Старый Свет.

В ожидании скорого, как казалось многим, возвращения на родину, русская эмиграция стала создавать в Европе параллельное большевистской России пространство, в котором стремилась в основных чертах воспроизвести  привычный уклад жизни и отношений.

В этом новом мире русского зарубежья одной из idea fix русской профессуры стала задача сохранения и развития именно национальных научных кадров. Создавая широкую национальную научную инфраструктуру в Европе – собственные институты, общества, профессиональные союзы,  издательства, журналы, учебные заведения разных уровней – все названия которых начинались со слова "русский", русская европейская эмиграция тем самым как бы консервировала себя. И если для многих, но как правило уже состоявшихся, представителей гуманитарных наук, прежде всего философии и истории, такой уход вглубь "национального тела" во многом был позитивен, то для естественных – невозможен и почти смертелен. Характерно, что в европейских университетах свое место находили как правило русские ученые со сложившейся репутацией, а объективно возникший в "чемоданных" условиях эмиграции научный и образовательный изоляционизм больнее всего ударил по молодежи. Философ Н.О.Лосский, преподававший на Русском юридическом факультете в Праге, с горечью признавался: "Молодые люди, прошедшие курс нашего юридического факультета, в большинстве случаев не могли найти работы по своей специальности ни в Чехословакии, ни вообще в Европе. Один из выпусков, зная судьбу своих старших товарищей, организовал, получив аттестаты, нескольконедельные курсы малярного дела и, научившись ему, молодые юристы поехали в различные страны, главным образом во Францию, где и стали ремесленниками-малярами" [8].

Иначе складывалась ситуация в США. Эмиграция в Америку жестко регулировалась американским законодательством и имела строго индивидуальный характер. Считается, что в период между двумя мировыми войнами в США приехало около 20 000 русских [9], в среднем 2-3 000 ежегодно. Система национальных квот и ограничения на въезд иммигрантов, принятые США в 1921 г., учитывали именно место рождения, а не гражданство или страну пребывания эмигранта, закладывая и обеспечивая направленную этническую селекцию приезжающих.

В послеоктябрьские годы русские ученые попадали в Америку, как правило, уже из Европы [10]. Пересекая границу США, "беженцы", юридически признаваемые таковыми Лигой Наций, сразу лишались этого статуса и его немногих привилегий. Но обычно они ехали целенаправленно, имея предложения первой работы в кармане. Тем более это справедливо по отношению к ученым, приглашаемым американскими компаниями или университетами. Пройдя часто очень суровый период "американизации" – натурализации и адаптации к условиям абсолютно новой для них системы организации научной и учебной деятельности и получив конкретные перспективы своей профессиональной реализации, люди науки быстро теряли специфически эмигрантский менталитет, а дистанция в океан физически ощутимо разрушала иллюзии возвращения. Конечно, реальная картина "американских трудов и дней" наших соотечественников далека от идиллической. Одни – как, например, бывший ассистент И.П.Павлова профессор Казанского университета В.Н.Болдырев или гидролог, профессор Петербургского Политехнического Б.А.Бахметев возглавили свои лаборатории, институты или кафедры, другие – как сын ак. В.И.Вернадского историк Георгий Вернадский потратили не один десяток лет, чтобы достичь более или менее прочного университетского положения, а некоторые, как математик Евгений Холодковский, погибли, так и не успев оставить заметного следа в науке.

Русские ученые-эмигранты в Америке были в целом существенно моложе европейских, а значит и социально мобильнее. Необходимость подтверждать свою профессиональную репутацию –  русские чины и звания не признавались – скорее стимулировала, чем служила непреодолимым препятствием карьере. То же касалось языка. Если в Европе существовала возможность жить в почти автономном русском языковом анклаве, то в Америке его попросту не было. Отсутствие же "национальных" организационных форм науки стало одним из важных факторов быстрейшего "вживления" русских ученых в поначалу инородную профессиональную ткань и в конечном счете способствовало их интеграции в мировую науку. Уже отмечалось, что даже в новейших работах по истории русской эмиграции, в частности в книге Марка Раева "Россия за рубежом" [11] практически игнорируется вклад русских ученых-естественников [12]. Это тем более странно, что следуя законам "promotion", русские ученые-"американцы", в отличие, скажем, от "европейцев" оставили массу опубликованных воспоминаний о своей научной карьере. Думаю, что этот вклад потому-то и оказался не замечен историком, что многие представители технических и естественных наук, и прежде всего именно в США, успешно "ассимилировались" в живую ткань мировой науки, для которой проблема национальной принадлежности ученого как максимум третьестепенна и возникает обычно уже как тема истории науки.

Между тем русские ученые в США при желании могли продолжать и, как правило, продолжали идентифицировать себя с русской культурой. Многообразие форм этой реализации – тема особая и самостоятельная. Отметим только, что интереснейший и почти совершенно не изученный сюжет – русские колонии в США, своего рода Little Russia, частью которых были и своеобразные научные (или научно-технические) коммуны в Нью-Хэвене, Питтсбурге, Чикаго, Нью-Йорке и др., по мере своего укрепления оказывавшие большую моральную и материальную поддержку соотечественникам. Так, Игорь Сикорский, начиная производство своего первого самолета, имел практически полностью русский персонал и инвестиции русской колонии в размере 200 000 долларов [13]. Russian Collegiate Institute в Нью-Йорке, основанный на деньги Carnegie Foundation в 1918 г., предоставлял русским ученым гранты на исследования. Нельзя не упомянуть о том, что президентом этого института являлся Александр Иванович Петрункевич (1874-1965) – крупнейший зоолог, в течение десятков лет профессор Йельского университета и Президент центрального исполнительного комитета Федерации русских организаций в США. Сын известного русского либерала И.И.Петрункевича, он покинул Россию еще в 1903 г. Его бесспорный научный и личный авторитет сделали его одним из неформальных лидеров всего русского мира Америки.

Письма академика Степана Прокофьевича Тимошенко адресованы академику В.И.Вернадскому и хранятся в фонде его сына, историка Георгия Вернадского, в Бахметевском архиве Колумбийского университета США [14]. Сам В.И.Вернадский в эти годы (1922-1926) находился в "научной командировке" в Европе (Франция, Чехословакия) и предпринимал активные усилия, чтобы перебраться в США – наиболее реальный источник финансирования его проект Международного института живого вещества. Как известно, его ждала неудача на этом пути – никто, кроме выходца из России французского мецената Л.Розенталя и Советского правительства, не проявил деятельного интереса к новым исследованиям академика.

 

1

 

15 июля 1922 г.

303 Harrison Building

15 th Market street. Philadelphia USA

 

 

Дорогой Владимир Иванович.

 

Очень рад был Вашей открытке и надеюсь получить от Вас более обширное письмо, где Вы расскажете, что делалось у Вас за последние два года, что собой представляет Россия и русская наука. Вы пишите, что научная работа идет. Но я не представляю, чтобы она могла идти успешно, когда люди умирают от голода и живут в неотапливаемых помещениях. Что касается меня, то я каждый день благословляю судьбу мою и удачу. Мне удалось и самому уехать и увезти свою семью. Жизнь в Юго-Славии мне очень нравилась. Загреб – прекрасный город с хорошей библиотекой и чудными окрестностями. Я и все мои – большие любители природы и для нас было большим удовольствием странствовать пешком по окрестностям.

Сейчас я начинаю новую жизнь. Три недели живу в Филадельфии. Служу в “Vibration Specialty Co”, где занимаюсь применением моих знаний из области механики и теории упругости к решению практических задач, главным образом связанных с постройкой военного флота. Вопросы эти всегда меня очень интересовали и я отдался работе с наслаждением. Хотя после милого Загреба и его чудных окрестностей здесь мне показалось сначала не очень уютно, но я решил попробовать свои силы на новом поприще. Через месяц переселю сюда свою семью и начнем американскую жизнь. Люди, с которыми встречаюсь, мне нравятся. Нет узкого “национализма”, с которым Вы везде встречаетесь в Европе и который особенно неприятен был для меня в маленьких славянских странах вроде Юго-Славии или Чехо-Словакии. В Юго-Славии даже слово Университет переделали в “Sveučilište”. С наукой по моей части в здешнем университете слабо, но я смотрю на мое настоящее положение, как на переходное. Как только окрепну с языком – постараюсь вернуться к научно-педагогической деятельности. Пожалуйста, напишите, почему Вы себя ограничиваете 5 месяцами и не остаетесь в Европе на более продолжительное время. За 5 месяцев ведь книги своей Вы не сможете издать. Уезжать же обратно, не закончивши Вашего капитального труда – невозможно. Прошу передать привет Вашей супруге.

 

Ваш С.Тимошенко

 

Сообщите, что знаете о Киевской и Петроградской Академиях наук

 

 

2.

 

22 декабря 1922 г.

 

Дорогой Владимир Иванович, поздравляю Вас с праздниками и желаю всего наилучшего в наступающем новом году. Как было бы хорошо, если бы Вы выполнили Ваше предположение о переселении в Америку! Здесь ведь у Вас есть много знакомых, американских знакомых, и с их помощью Вы наверное легко могли бы устроиться. Ведь здесь большая бедность в отношении научных сил. Совсем не то, что в Западной Европе, где по нынешним временам научно работающий человек оказывается совершенно лишним. О возможности Вашего устройства здесь я говорил с Вашим старым знакомым Михаилом Михайловичем Карповичем [15] (он служит в конторе Бахметьева [16] 2 Rector Str. New York). Он очень просил Вам кланяться. М.М. все время служил у Бахметьева, имеет много знакомых и я его просил узнать все, что могло бы представить интерес в связи с Вашими предположениями относительно Америки. По наведенным пока справкам выходит, что как будто устройство в одном из университетов представляет большие затруднения, чем, например, получение службы в Carnegie Institution. Но если у Вас в университетах есть личные знакомства, то тогда все дело может измениться. Мне кажется, ни в одной стране знакомства и связи не играют такой громадной роли, как здесь.

Я пока доволен моей работой, но не оставляю мысли вернуться к педагогической деятельности. Как только укреплюсь в языке и ближе познакомлюсь с здешними порядками – начну хлопоты о профессуре.

Сейчас довольно часто получаю письма из России и чем дальше, тем больше укрепляюсь в мысли, что вряд ли придется возвращаться домой – уж очень мрачные вести. Все разрушено и те остатки науки, что имеются, совершенно не соответствуют укладу нынешней русской жизни и постепенно должны будут исчезнуть.

Между прочим, сейчас получил письмо от одного из моих учеников – прекрасного работника. Просит разыскать книги: Whitehead and Russel, Principia Mathematica. Cambr. Univ. Press 2) Boole G. Su Investigation of the laws of Thought (London, Cambridge, Macmillan and Co 154). Здесь найти этих книг нельзя. Может быть, можно сделать при помощи французских или английских профессоров? Книги можно было бы подарить Путейской библиотеке, где мой знакомый состоит преподавателем.

 

Ваш С.Тимошенко

 

 

3.

 

303, Harrison Bldg.

Philadelphia, Pa. USA

7 th of March, 1923

 

Дорогой Владимир Иванович.

Сейчас получил Ваше письмо от 18 II. Я продолжаю служить на прежнем месте и пока не имею касательства к здешней науке. Чем больше присматриваюсь, тем больше убеждаюсь, что наука здесь не в большом почете. Профессорское жалование не выше жалования ж.д. машиниста, а занятий у профессора столько, что трудно их совмещать с научной работой. Пришлось для одного вопроса выполнить несколько опытов в физическом институте здешнего университета. Институт жалкий – деревянный домик, бедно оборудованный. Профессор не только все приготовления и приспособления сделал собственноручно, но когда для опыта понадобилась железная балка, он отправился в соседнюю лавку, купил балку и притащил по городу в лабораторию на собственных плечах. Как видите, институт совсем не располагает нужным низшим персоналом. Проникнуть в здешнюю академическую среду мне пока не удалось, да это и не просто, особенно если принять во внимание, что я не очень силен в языке.

Относительно двух книг, о которых я писал Вам, ничего дополнительно сообщить не могу. Я этих книг не знаю. Здесь найти их не смог. Заглавия, как они были мне присланы, я Вам сообщил. Здесь, как видно, просьбы русских о книгах уже надоели. Я пытался достать некоторые журналы для Киева и Петербурга, но во всех местах мне ответили, что ими уже пожертвовано столько-то экземпляров и они больше пожертвовать не могут.

Что касается условий жизни в Филадельфии – могу сообщить следующее: я живу здесь с женой и детьми. На питание приходится тратить от 15 до 20 долларов в неделю. Столько же нужно и на квартиру. Для самого скромного существования нужно 3 000 долларов в год. Чтобы покупать книги и иметь возможность отдохнуть летом – необходимо иметь жалованье не меньше 4 000 долларов в год. Мы все здесь здравствуем. Американский климат неплох. Не знаете ли Вы кого-либо из профессоров в Harvard’e? Думаю попробовать найти там какие-либо научные занятия. Передайте мой привет Вашим. Ваш С.Тимошенко.

Не могли бы Вы порекомендовать меня кому либо в Carnegie Institution. Я думаю, что это учреждение могло бы помочь издать на английском языке мою книгу по теории упругости.

 

 

 

4.

 

[1923]

Westinhouse Electric

Research Dept.

East Pittsburgh, Pa.

 

Дорогой Владимир Иванович,

я покинул Филадельфию и уже три месяца как работаю у Westinhous’a. В связи с постройкой электрических локомотивов и крупных электрических машин, возникает целый ряд совершенно новых вопросов механики и вопросов прочности. Я теперь увлекся этими работами и на время забыл, что живу в дикой стране. Моя дочка называет своих товарищей по академии хорошо одетыми дикарями и это по-моему верно. Я работаю в Research Dept. Казалось бы, должна быть интеллигентная публика с научными интересами – ничего подобного пока не видел. Мой ближайший сосед – молодой инженер – днем занят в лаборатории – ночью играет на трубе в каком-то танцевальном учреждении, чтобы удвоить свой заработок и истратить его на дорогой автомобиль. Конечно, при такой жизни никаких научных интересов здесь нет. Был в здешнем политехникуме – познакомился с деканом механического отделения – все его интересы на заводе – где он консультантом состоит, и ему некогда выполнять учебные занятия и вот дело решается по-американски. Он нанимает вместо себя молодого человека – и тот преподает. И все это помимо Совета. Библиотека Карнеги производит жалкое впечатление: масса денег потрачена на мрамор и золоченные украшения – а в библиотеке ничего нет. Я не мог найти основных книг по своей специальности. Нет ни одного европейского журнала по математике! Вообще насчет литературы, особенно немецкой, здесь хуже, чем в Загребе. Я воображал, что здесь можно чему-либо поучиться в смысле организации лаборатории. Но лаборатории по моей специальности производят самое жалкое впечатление – они понятия не имеют о точных измерительных приборах. Сравнивать эти лаборатории нельзя ни с Петербургом, ни с Киевом, ни даже с Загребом. Все, что здесь делается – делается иностранцами. В более тонкой мастерской Westinhous’a более 80 % рабочих из центральной Европы. В Питтсбургском техническом районе среди ответственных инженеров больше 50 % иностранцев. Американцы предпочитают заниматься продажей продуктов и организацией массового производства и в этом они действительно делают крупные успехи. Для меня здесь очень приятным является возможность осуществлять опыты в весьма широком масштабе. Они не останавливаются в расходах, если думают, что их опытов можно что-либо получить для непосредственного приложения.

В отношении возможности постановки опытов я еще никогда не был в таком хорошем положении. Все нужные приборы и инструменты – покупают без возражений! К русским (но не евреям из России) отношение очень хорошее. К евреям относятся с большим подозрением. Ведь среди шпионов, а теперь среди большевицких агитаторов 100% евреев. Среди организаторов подпольной торговли спиртными напитками 80%. Огромный процент евреев среди преступников, организаторов жульнических предприятий, подделывателей чеков и денег. Американцы стараются оградить себя от евреев установлением нормы для выходцев из Восточной Европы, но это не достигает цели. Со мной в Гамбурге при посадке на пароход предъявлялись паспорта 13 различных государств, но я не ошибусь, если скажу, что 95% их – евреи из России с подложными документами.

Антисемитизм здесь такой, какого я не видал в Европе.

Вы пишите, что собираетесь в Россию. Но неужели там положение настолько изменилось, что есть возможность научно работать? У меня от последних лет пребывания в России остались такие тяжелые воспоминания, что не думаю, чтобы мне в ближайшем будущем захотелось на родину. Знаете ли Вы, что здесь в Питтсбурге – русский палеонтолог Толмачев? – он в музее Carnegy. М.б. через него можно узнать что-либо относительно возможности устройства в Америке?

Пожалуйста, передайте мой привет Наталье Егоровне. Искренне преданный Вам С.Тимошенко.

 

 

5.

 

7716 Brashear St. Pittsburgh, Pa.

29 января 1925

 

Дорогой Владимир Иванович.

Сейчас от Н.П.Рашевского узнал Ваш новый адрес, узнал, что Вы все время работали во Франции и не возвращались в Россию. Я уже около двух лет служу в Research Dept. Westinghouse’a. Как далеки все эти учреждения от тех фантазий, которые я когда-то имел в России относительно американских научных учреждений! Никакой науки и никакого Research’a здесь нет! По крайней мере в моей области это настоящая пустыня и здешние лаборатории ни с русскими, ни даже с Загребом сравнить нельзя. Страна удивительная! Живут люди с материальным комфортом и обходятся без газеты, без театра, без порядочного книжного магазина, без библиотек!! Чтобы добыть порядочную научную книгу, нужно писать самому в Европу. Такая библиотека, как Carnegy, на которую ухлопано много денег, не имеет ни одного математического журнала из Европы! Научная литература на французском и немецком языках почти отсутствует! Для меня остается загадкой, как при этом научном и техническом невежестве страна процветает! Все время заполнено работой на заводе. Некогда думать, некогда научно работать и я чувствую, что еще год-два такой жизни и я потеряю всякую связь с научной жизнью Европы. Люди, которых приходится здесь встречать, мало похожи на наших. По окончании заводской работы более прилежные продолжают работу дома, все чинят и красят собственными руками и очень любят физический труд. Менее прилежные тратят время на автомобильные прогулки и кинематограф. Больше здесь ничего нет. Я не думаю, что к этой стране можно привыкнуть. Всегда ощущение, что здесь жизнь не настоящая, и люди только временно собрались, что бы заработать деньги и потом уйти.

Очень буду рад, если найдете минутку и напишите о Вашем житьи во Франции и о Ваших работах. Что нового слышно из России? Летом встретил петербургских математиков на съезде в Торонто. По рассказам живется им очень тяжело. Искренно преданный Вам С.Тимошенко.

 

 

6.

 

7716 Brashear St. Pittsburgh, Pa.

14 марта 1925 г.

 

Дорогой Владимир Иванович, спасибо за письмо и за присланную статью. Здесь в Америке постоянно приходится видеть подтверждение высказанной Вами мысли, что в общем распределении продуктов человеческого труда, интеллектуальный работник получает непропорционально малую долю.

Капиталисты с одной стороны и рабочие с другой, получают, благодаря своей организации и благодаря грубым методам действия, больше нежели они действительно стоят. Особенно печально, что доля рабочих высока. В Америке ясно видно, что повышение материального благосостояния рабочего не сопровождается повышением духовных запросов. Духовно – это дикарь, хотя он имеет автомобиль и живет в удобном доме. По здешним газетам и по полному отсутствию интереса к книгам видно, как убога духовная жизнь этих людей. Их доля заработков расточается. Доля капиталистов в лучших условиях – т.к. эта доля идет для дальнейшего накопления капитала и для увеличения материальной мощи страны.

Положение ученого или университетского профессора очень не завидное и я не удивляюсь, что здесь наука не процветает. Я начинаю думать, что демократический строй совершенно не благоприятствует развитию наук и искусств – для этого деспотический режим, пожалуй, лучше. (Видите, как мало остается от российского радикализма при столкновении с американской действительностью). Видел летом академика Стеклова [17] на съезде в Торонто. Крупный ученый, который казалось бы мог держаться независимо, а вот “услужает” большевикам. Послушать его, так большевизм не хуже царского режима и тогда бывали обыски, бывали притеснения студентов и шпионство и теперь делается то же. Я привык считать, что вовсе не то же, а что-то в 1000 раз худшее. О Дзержинском говорит Стеклов как о твердом правителе, а не как о палаче.

Вот эта готовность русского человека “услужать” и есть вероятная причина прочности большевиков. Довольно иметь кучку наглецов и все готовы подчиняться.

Я интересуюсь сейчас здесь еврейским вопросом. Из-за них мы, русские, здесь в Америке, оказываемся в весьма невыгодном положении. Ведь до войны почти вся эмиграция из России, оставшаяся в городах, – были евреи. Они создали себе здесь весьма дурную славу, из-за них отчасти проведена была реформа иммиграционного закона, являющегося весьма тяжелым для русских. Антисемитизм здесь развился очень быстро и я думаю сейчас Америка не уступит Европе. Как этот вопрос обстоит во Франции? Передайте мой сердечный привет супруге.

 

Ваш С.Тимошенко

 

 

 

7.

 

Podebrady Lazne [Чехословакия]

17 июля [1929] г.

 

Дорогой Владимир Иванович.

Пишу Вам из Праги. Вчера виделся с сыном П.И.Новгородцева [18], беседовал о его планах. Мне кажется, что он сможет устроиться в Америке, если только ему удастся получить визу. Я условился с ним, что по возвращении в Америку буду говорить с администрацией Westinghouse’ Co и думаю, что все будет улажено.

Условия моей работы в Америке значительно улучшились. Я теперь только раз в месяц бываю на заводе. Остальное время в университете. Я имею кафедру Research Professor’a и потому свободен от общеобязательных занятий со студентами. Все время можно тратить на собственную научную работу и на занятия с докторантами.

В Европе сейчас интересовался исследовательскими учреждениями по прикладной механике. Германия успешно выделяется новыми работами и новыми институтами. У французов, как и прежде, смотреть нечего.

Наши [19] планы съехаться всем вместе в Праге – не осуществились. Волокита Вашей власти все портит. Отцу все обещали дать паспорт и тянули так долго с этим, что срок давно прошел и вот мы, собравшись в Праге со всех концов света, опять разъезжаемся, не повидавшись с отцом. Ему сейчас 82 года и я совершенно не понимаю, зачем нужно было его задерживать. Ясно, что никакой опасности для советского строя он не представляет.

В 1930 году, если все будет благополучно, собираюсь быть на математическом съезде в Стокгольме и если условия в России будут более благоприятны для путешествий, то постараюсь побывать в Петербурге, Москве и Киеве.

Ближайший год предполагаю заниматься организацией института прикладной механики при Мичиганском Университете. Планов много – не знаю, сколько из этого удастся осуществить.

 

Кланяйтесь от меня Вашим. Искренно преданный Вам С.Тимошенко

 

 

 

Источник: "Разбросанные по всей Америке"; "Вряд ли придется возвращаться домой":
Из писем С.П.Тимошенко В.И.Вернадскому / Публ. М.Ю.Сорокиной
// Природа. 2000. №4. С.55-57; 67-70

 


[1] Правда, в 1919 г. в Нью-Йорке и Чикаго возникли Русские научные университеты, однако их звучные названия не должны дезориентировать – в переводе на современный русский это скорее "народные университеты".

[2] Ростовцев Михаил Иванович (1870-1952) – историк античности, Васильев Александр Александрович (1867-1953) – византинист, Сорокин Питирим Александрович (1899-1968) – социолог, философ, Максимов Александр Александрович (1874-1928) – гистолог, эмбриолог.

[3] Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture (далее – BAR) Колумбийского ун-та США. G.Vernadsky Coll. Box 3 (письмо М.М. Карповича Г.В.Вернадскому).

[4] Впрочем, нью-йоркская академическая группа, возглавляемая А.И.Петрункевичем (см. ниже в тексте статьи), возникла еще в 1931 г., но это была именно "группа".

[5] Разумеется, некоторые из них – В.Ипатьев, С.Тимошенко и др. достигли научного признания еще на родине, все же фигурами мировой науки они стали в США.

[6] К сожалению, словник новейшей биографической энциклопедии "Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века" (М.: РОССПЭН, 1997) вообще особенно слаб в отношении научной эмиграции и содержит преимущественно хорошо известные имена.

[7] Попытку сравнительного анализа см.: James E. Hassel Russian Refuges in France and the United States Between the World Wars. (Transactions of the American Philosophical Society. Vol. 81, part 7)

[8] Лосский Н.О. Воспоминания. Жизнь и философский путь. Мюнхен, 1968. С.223.

[9] Sir John Hope Simpson The Refugee Problem. London, 1939. P. 468-469. Понятие "русский эмигрант" означает "выходец из России", а не национальную принадлежность.

[10] Хотя значительный приток русских эмигрантов был и из Китая.

[11] Русский перевод этой работы, изданной в 1990 г., быстро появился у нас – в 1994 г. Отметим, что в монографии М.Раева при всей ее ценности как попытки целостного описания феномена русской эмиграции как самостоятельной "культуры", имеется много фактических ошибок, причем прежде всего в материалах, посвященных русской научной эмиграции в США.

[12] Борисов В.П. Российская научная эмиграция первой волны – Российские ученые и инженеры в эмиграции. М.: ПО "Перспектива", 1993. С.12.

[13] Михеев – Вопросы истории. 1997. №. С.

[14] Работа с этой коллекцией стала возможной благодаря гранту Программы Фулбрайт (США). Все публикуемые письма Н. Рашевского и С. Тимошенко хранятся в Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture (BAR) Колумбийского университета США, G.Vernadsky Collection. Письма Рашевского: №1 – Box (далее – B.) 86, Folder (далее – F.) 1924-3, № 2-5 – F. 1924-2, № 6-8 – B. 87, F. 1925-3. Публикуются все обнаруженные нами в Бахметевском архиве письма Рашевского и его жены В.И.Вернадскому. Письма Тимошенко: № 1 – B. 85, F. 1922-2; № 2, 3, 4 – B. 86, F. 1923-2; №5, 6 – B. 87 F. 1925-3; №7 – АРАН. Ф.518. Оп. 3. Д. 1628. Л. 6-7 об.

[15] Карпович Михаил Михайлович (1887-1959) – историк, друг Г.В.Вернадского.

[16] Тимошенко, как и многие в эимграции, так передавал написание фамилии Бориса Александровича Бахметева (1880-1951) – последнего посла России в США, однако сам Бахметев настаивал на написании без "ь".

[17] Стеклов Владимир Андреевич (18-1925) – математик, вице-президент АН СССР. О международном математическом конгрессе в Торонто см. его книгу "В Америку и обратно" (Л., 1925).

[18] Новгородцев Павел Иванович (-1924) -

[19] Имеется в виду семья С.П.Тимошенко.