М. А. Аршавский

О СЕССИИ "ДВУХ АКАДЕМИЙ"

© М.А.Аршавский

Первым докладом на Павловской сессии (1950 г.) был доклад К.М.Быкова. О том, что он отредактирован и просмотрен самим Сталиным, мы узнали уже на сессии. Об этом мне сказал хорошо информированный об общей ситуации Д.Бирюков, кое-что рассказывал А.Д.Сперанский. Быков сам не скрывал этого в кулуарах сессии.

Думаю, что Сталина устраивала в учении Павлова формула "стимул – реакция", позволяющая рассматривать человека как простой автомат, поведением которого можно легко управлять. Если бы Сталин не считал, что павловское учение дает возможность научно обосновать ту рабскую психологию, которая была ему необходима, никакой Павловской сессии не состоялось бы. Конечно, сам Павлов не понимал, что его учение может быть использовано в политических целях. Но сам Павлов не нужен был Сталину. Я бывал на так называемых павловских средах, и мне известно, что свои лекции в Военно-медицинской академии Павлов начинал не с физиологических, а с общих вопросов, имеющих прямое отношение к политике.

Павлов был гражданин и патриот в самом высоком смысле слова. Если Ленину Павлов нужен был как ученый (и поэтому появился известный декрет о создании наилучших условий для его работы), то Сталину нужно было обоснование психологии автомата ("чего изволите"). В 1936 г. Павлов как гражданин и патриот мог откровенно сказать то, что смогло бы помешать в 1937 г. Поэтому перед 37-м годом не стало ни Павлова, ни Горького. Я знаю, что от начала до конца болезни Павлова при нем находился В.Галкин, который считал себя как учеником Павлова, так и учеником Сперанского. В 1937 или 1938 г. Сперанский рассказал мне, ссылаясь на Галкина, о том, что при лечении Павлова, который хотя и был болен, но уже выздоравливал (вообще он был "скроен" не менее, чем на 100 лет), были заменены все врачи. Павлов сделал свое дело и был убран, а его учение должно быть сохранено. Всю физиологию надо было мобилизовать на разработку того, чем занимался Павлов, на "стимул – реакцию", с использованием тех же павловских методов.

Чтобы провести задуманную Сталиным сессию, нужны были надежные люди из физиологов. На вождизм в этой науке тогда претендовали многие. Я не знаю другой физиологической школы по количеству квалифицированных физиологов, нежели то, что было сделано Орбели, но и он хотел монополизировать физиологию. В основную борьбу перед сессией включились Быков, Сперанский и в особенности Анохин, который за год до сессии возглавил комиссию по проверке работы павловского института, которым руководил Л.А.Орбели. Приехав в Москву, Анохин выступил в Доме ученых, где, доложив о результатах обследования, не просто обливал Орбели помоями, но объявил его учение антипавловским. Тогда было почти традицией, что тот, кто возглавлял проверочную комиссию, становился на место снятого директора.

В своем докладе Анохин прямо утверждал, что смог бы возглавить физиологический институт. Широкую деятельность развернул и Сперанский со своей группой. Через Айрапетьянца, который был вхож к заведующему Отделом науки ЦК Ю.А.Жданову, в борьбу включился Быков. Айрапетьянц держал Быкова "на мушке", так как знал о его службе в армии Колчака. Рвался к власти и Асратян. Л.Н.Федоров много раз ездил в ЦК, умаляя роль Орбели, доказывая, что физиологию в России должен возглавить русский человек. Анохина отклонили из-за его патологического честолюбия. И возглавить сессию было поручено Быкову.

Я приехал на сессию из Ленинграда; на столе – письмо. Меня вызывают в Дом ученых. Я пришел в одну из комнат этого дома, где сидели Айрапетьянц и Бирюков. "Вот, Илья, ты знаешь о сессии". Я говорю: "Ничего не знаю о сессии". – "Ну вот, должна быть через два дня сессия, ты включен в список выступающих. Мы знаем, что ты не согласен со взглядами Орбели по поводу времени возникновения функций симпатической нервной системы; вот тебе и поручается бить по Орбели". Так и было сказано: "Бить по Орбели". Я сказал, что "бить по Орбели" не собираюсь; если я и не согласен, так как же я могу в такой ситуации использовать кафедру, чтобы выражать свое несогласие? Вижу, что здесь не все гладко. "Так что ты собираешься говорить?"– "Раз вы меня вызвали, я могу сказать, какое значение имеет школа Введенского-Ухтомского для того, что вы называете "павловской физиологией".

Меня выгнали, сопроводив нецензурными словами, такой матерщиной, которой я еще не слышал на своем веку. Как ни странно, Быков позвал меня к себе. "Вот, Илья Аркадьевич, мы имели в виду, что Вы выступите". Я сказал: "Нет, Константин Михайлович". – "Но Вы знаете, что готовят против Вас выступление, но я постараюсь его смягчить". Я думаю, что в этом смысле я ему обязан, потому что все ограничилось тем, что Худорожева должна была сказать в своем выступлении, что Аршавский занимается "не тем онтогенезом", каким полагается заниматься в связи с требованиями павловской физиологии.

Никакой научной дискуссии на сессии не было. Это был шабаш обскурантов. Ни одно выступление (кроме письменного выступления Бериташвили, Генецинского, Рожанского) не было научным выступлением. Оперировали словами условный и безусловный рефлексы, но к науке это не имело отношения.

Какими только ярлыками не награждались истинные ученые! Я должен сказать, что среди павловцев истинным ученым был Купалов. Он подошел к раскрытию генеза произвольной деятельности. Это были совершенно изумительные опыты. Но его раскритиковали, поскольку он обычно не пользовался классической методикой.

Сессия – страшнейший средневековый обскурантизм. Я вспоминаю выступление Гуревича, крупнейшего психиатра. Это было тяжело слушать. Гуревич хотел подспудно показать, что психиатры не могли предпринять что-либо такое, что могло помочь раскрыть душевный мир психически больного человека, но фразы о том, что "мы недооценивали учение Павлова" и т.п., было тяжело слушать.

Те, кто должен был выступить, не только обязаны были обелить линию сессии, но лица, попавшие в черный список, должны были сказать о ненаучности своих исследований. Это было мракобесие! После сессии Усиевич стал директором Института физиологии. Это был ограниченнейший физиолог. Магницкий подал ему план, а Усиевич сказал ему: "Вы опять с симпатической нервной системой, бросьте эти орбелевские штучки!". Симпатической нервной системы не существовало, это были только "орбелевские штучки или выдумки"! Целый ряд разделов физиологии не признавался. Это по всей стране. Какие же последствия закладывались для всей физиологии!

Несколько слов о "заправилах" сессии.

Айрапетьянц, как физиолог, был один из очень немногих талантливых экспериментаторов. Я не знаю более талантливого и гениального авантюриста. Он мог держать в голове десятки комбинаций, как поступить в том или ином случае, причем действуя чужими руками. Айрапетьянц был вовлечен в игру, так как это соответствовало его желаниям. Во время войны он проштрафился, Орбели его спас, сделав своим личным адъютантом, а потом Айрапетьянц "отблагодарил" Леона Абгаровича. Это показало моральный облик ученика.

Что касается Анохина, то лица, которые хотели возглавить физиологию, понимали, что он будет им помехой.

Другой представитель, павловский ученик Майоров, был средним научным работником, и больше – ничего. Он подвергся нападкам на сессии, так как писал, что учителями Павлова были Цион и Гейденгайн (а тот и другой – иудеи).

Что касается Асратяна, то он внутренне считал, что, помимо сделанного Павловым, ничего более серьезного сделать нельзя. Это было искреннее убеждение. Он рвался в верхи, не понимая, что ему не дадут, так же как и Коштоянцу, по национальному признаку. Хотя я считаю, что это пропасть. Коштоянц – талантливый человек, а Асратян – посредственность, как исследователь – также.

После обретения власти они оказались как пауки в банке. Кто первее? Это была самая неприличная драка на глазах у всей физиологической общественности. Так, например, Асратян считал Анохина жуликом и делал все возможное через ЦК, чтобы помешать ему. "Наверху" к Анохину сохранилось покровительственное отношение. Ему сказали, что он поедет в Рязань, но ненадолго. И он это отлично знал. Вместе с тем Асратян и Бирюков не хотели допускать Анохина к власти, так как считали его не только эгоцентриком, но и боялись его. Выдающемуся физиологу Бернштейну закрыли дорогу задолго до сессии; "клевать" его стали еще в 30-е годы. Его преследовали как истинного ученого, а также как еврея.

В заключение скажу несколько слов по поводу вреда от этой сессии. Было объявлено, что вся медицина должна опираться на павловское учение, так же как педагогика и биология. Широкое распространение получил метод лечения сном. Во что обошлось лечение сном взрослых, мы не знаем. Но лечение сном детей обошлось слишком дорого. Сон считали эффективной формой терапии. Пичкали детей люминалом и превращали их в олигофренов. Кто сейчас прибегает к павловскому пониманию природы сна? Практика имела самые отрицательные последствия для медицины. Барбитураты давали детям с первых недель жизни.

В дни Павловской сессии представители школы Ленинградского университета (Битюков, Голиков и я), поскольку школу хотели переключить на павловские рельсы, решили пойти к Т.Д.Лысенко, который в то время фактически возглавлял биологическую науку. Мы решили убедить Лысенко оказать противодействие уничтожению целого научного направления – школы Введенского – Ухтомского. Добиться свидания с ним было нелегко. Но, когда мы пришли к Лысенко, нас поразила его фраза: "Что же вам от меня надо? Вас много, а я один". Это говорило об его вере в собственную непогрешимость. Когда мы ему изложили свою просьбу, он сказал: "Вы занимаетесь ерундой, вся физиология должна перейти на павловские рельсы, все животноводство. Всех коров, свиней надо кормить по звонку, по лампочке, чтобы они знали, что делать; тогда мы решим проблему животноводства". Это показывало убогость его взглядов, с одной стороны, а с другой – понимание важности воспитания автоматов. Тем не менее, многие годы в животноводстве применялись "павловские" методы. Это была нелепость, невежество.

Анохин, формально якобы пострадавший после сессии, присвоил себе понятие Ухтомского о функциональной системе. Но ничего общего с системными принципами это понятие Анохина не имело. Сам Ухтомский называл Анохина разбойником, ушкуйником с большой дороги. Будучи вхож в ЦК, Анохин добился создания программы по физиологии для медвузов, в которой главным была не физиология, а изучение так называемых функциональных систем. Это имело трагические последствия для нашей медицины, для подготовки врачей. Врач, не знающий физиологии, – не врач. Эта программа до сих пор фактически не отменена.

После сессии, в 1953 году, когда началось "дело врачей", я и моя жена целый год были без работы, находясь в крайне бедственном положении. Однажды ко мне явился Бирюков и сказал: "Вот, Илья, если ты напишешь критическую разгромную статью об Орбели или об Анохине, то твою лабораторию восстановят, я уже обо всем договорился". Моя жена сказала: "Дмитрий, чтобы больше твоей ноги не было в нашем доме". Тогда Бирюков показал нам список лиц, физиологов, работы которых не рекомендовалось цитировать не только у нас в стране, но и в странах народной демократии. Моя фамилия была одной из первых.

Источник: М.А.Аршавский. О сессии "двух Академий"
// Репрессированная наука. Выпуск 2. СПб.: Наука, 1994, с.239-242.