М.Н.Гневышев. Свершения и тревоги Пулкова

М. Н. Гневышев

СВЕРШЕНИЯ И ТРЕВОГИ ПУЛКОВА

(Страницы воспоминаний)

Был я зачислен в штат Пулковской обсерватории с 15 апреля 1936 г., но моя связь с нею началась на несколько лет раньше. Сейчас уже не осталось живых свидетелей тех времен, и поэтому я считаю своей обязанностью рассказать о событиях, которые, как мне кажется, и поныне продолжают оказывать на современное Пулково некоторое влияние. Работая над этими воспоминаниями, я, как правило, не пользовался документами, и поэтому в детали могут вкрасться отдельные неточности. Но существо событий и их последовательность во времени не должны подвергаться сомнению.

Моя страсть к астрономии, и в особенности, к исследованию явлений, происходящих на Солнце, возникла еще в 4-м классе школы в г. Краснодаре, когда я сделал телескоп из очковых стекол и начал систематические наблюдения солнечных пятен. Результаты этих наблюдений публиковались в журнале «Мироведение», издававшемся Русским обществом любителей мироведения. Оно помещалось в Ленинграде, на ул. Союза печатников, д. 25 в помещении Института им. П. Ф. Лесгафта. Возникшее в 1910 г. Общество было школой для многих астрономов.

По окончании школы мне не удалось ни поступить в университет, ни получить работу в астрономической обсерватории. Пришлось устроиться чернорабочим.

С 1930 г. я стал работать в г. Павловске в Главной геофизической обсерватории (ГГО) и позднее одновременно учиться на астрономическом отделении математико-механического факультета Ленинградского университета. Это было очень трудно, так как ежедневные поездки из Павловска в Ленинград на лекции занимали 5 часов, сами лекции и работа в обсерватории требовали большого и постоянного напряжения.

Работая в ГГО, я стремился заниматься проблемами, наиболее близкими к астрономии: влияние солнечной активности на Землю (геомагнитные возмущения, распространение радиоволн и т. п.). Мне посчастливилось сотрудничать с известными учеными: радиофизиком Михаилом Александровичем Бонч-Бруевичем (это нашло отражение в его монографии «Излучение и распространение радиоволн»), директором Актинометрического института Николаем Николаевичем Калитиным, директором Института земного магнетизма Николаем Васильевичем Пушковым и многими другими. Принимал я участие в подготовке и проведении наблюдений 2-го Международного полярного года (1932-1933 гг.) и в работах, связанных с первыми высотными полетами стратостатов.

В 1934 г. произошло важное для меня событие. В связи с настоятельной необходимостью исследований солнечно-земных связей с целью применения их в народном хозяйстве выполнение такого рода исследований было предложено Пулковской обсерватории как важная политическая задача. Для организации совместной работы астрономов и геофизиков в Павловске и Актинометрическом институте состоялось заседание под председательством академика А. А. Белопольского с участием сотрудника Пулковской обсерватории Е. Я. Перепелкина. На заседании была образована совместная комиссия «Земли и Солнца» (КЗИС) и было принято решение о начале систематических наблюдений фотосферы в Ташкентской и Симеизской обсерваториях. В Ташкенте эти наблюдения выполнялись путем зарисовок на экране. Начаты они были В. В. Лавдовским, продолжены Ю. М. Слоним.

В Симеизе фотогелиограммы снимал В. А. Альбицкий на фотогелиографе Дальмайера; наблюдатель получал за них по рублю за каждую. Проявив пластинки, он упаковывал их в коробки и отсылал в Пулково, где они измерялись В. П. Вязаницыным — сотрудником Е. Я. Перепелкина.

К моему большому огорчению «совместная работа» астрофизиков и геофизиков закончилась вместе с упомянутым заседанием. Пришлось и несколько раз посетить Е. Я. Перепелкина и директора ГГО профессора П. Н. Тверского, чтобы придать делу новый импульс. В ГГО состоялось еще одно научное заседание с участием П. Н. Тверского, Е. Я. Перепелкина, М. А. Бонч-Бруевича, Н. Н. Калитина и радиоинженера Б. Ф. Архангельского. На этом заседании меня избрали ученым секретарем КЗИС, после чего я уже не допускал «замирания» деятельности этой комиссии. В итоге у меня возник тесный контакт с Е. Я. Перепелкиным — замечательным ученым, бывшим в Пулкове «правой рукой» директора Бориса Петровича Герасимовича. Перепелкин был в равной степени хорошим теоретиком и блестящим экспериментатором (Гневышев, 1969а); при его прикосновении «капризничавший» прибор начинал хорошо и устойчиво работать. Е. Я. Перепелкин был интеллигентным, безукоризненно вежливым, внимательным, уравновешенным и добрым человеком. Его отец Я. Н. Перепелкин в начале века организовал оптико-механические мастерские, которые впоследствии превратились в ГОМЗ и затем в ЛОМО [1]. По его проекту создавались прицельные приспособления для артиллерии кораблей, участвовавших в Цусимском бою во время русско-японской войны; об этом упоминается в романе А. С. Новикова-Прибоя «Цусима». Е. Я. Перепелкин был женат на дочери известного пулковского астрометриста П. И. Яшнова и жил в его семье.

Е. Я. Перепелкин решил перевести меня в Пулково, когда я учился на 4-м курсе университета. Астрономическое образование, получаемое в университете, и мой шестилетний опыт работы в геофизической обсерватории представлялись наиболее благоприятным сочетанием качеств для постановки в Пулкове работ по исследованию солнечно-земных связей.

Сначала для повышения моей астрономической квалификации Перепелкин предложил мне сдельную работу: измерения спектрограмм на микрофотометре Молля по рублю за каждую. В то время внештатные работы практиковались широко, и это позволяло в течение длительного времени изучать человека прежде чем принять его в штат. На заработанные таким образом деньги я купил велосипед, облегчивший мне поездки из Павловска в Пулково.

У меня не было другого времени выполнять предложенную работу, как только ночью. В первый вечер Перепелкин, накормив меня ужином, отвел в астрофизическую лабораторию, и бегло рассказав о микрофотометре, ушел. Когда я в одиночестве подошел к прибору, у меня возникло много вопросов, но идти к Перепелкину было уже поздно, и я, боясь что-нибудь испортить, решил просидеть до утра, а затем и вовсе отказаться от работы. Приняв такое решение, я успокоился, стал думать и к утру бегло работал на этом приборе.

В дальнейшем я узнал, что в Пулкове требовали самостоятельности в работе и не любили людей, задающих лишние вопросы. Нужно было самому разбираться и находить решения. Позднее Е. Я. Перепелкин аналогичным образом «обучал» меня работе на 30-дюймовом рефракторе. Приведя меня туда и в общих чертах рассказав о приборе, он предупредил о некоторых «опасных» подробностях и ушел, сказав: «А в остальном Вы сами резберетесь».

Для осуществления перехода в Пулково Е. Я. Перепелкин организовал мою встречу с директором обсерватории Б. П. Герасимовичем. В назначенный час я вошел в «предбанник» (комнату, где сейчас сидит референт; тогда такой должности не было). Из него в кабинет дверь была открыта. Герасимович, сидевший за столом, вскочил, вышел ко мне и, взяв за обе руки, привел в кабинет и усадил рядом. Во время разговора он вел себя очень дружелюбно. Естественно, что такое отношение большого ученого к студенту вскружило мне голову. Поэтому я не сразу сообразил, что этот «милый» разговор был экзаменом моих знаний.

Через два-три месяца аналогичная встреча повторилась, Затем еще несколько раз. Но я уже знал, что Б. П. Герасимович изучает меня, следит за моим развитием.

Неизвестно, как дальше развернулись бы события, если бы не полное затмение 19 июня 1936 г. Полоса затмения проходила по параллели вдоль всей территории СССР в наиболее благоприятное, в смысле погоды, время. Пулковская обсерватория готовила три экспедиции. Всего же было 17 экспедиций астрономических и 11 геофизических. Нужны были наблюдатели, и Е. Я. Перепелкин настойчиво требовал моего немедленного зачисления. В результате я и был зачислен в Пулково.

Как я потом узнал, длительное изучение человека перед его зачислением в штат в Пулкове было системой и обычно продолжалось около года. Когда меня зачислили, то вручили большую связку ключей от всех помещений обсерватории, в том числе и от библиотеки. Такое доверие произвело на меня большое впечатление, и я готов был «лечь костьми» за обсерваторию. В библиотеку я мог входить в любое время суток и сам брать книги, записывая в журнал. Нельзя было брать новые поступления, находившиеся на выставке. На них нужно было записываться в очередь. Возвращая книги, нельзя было их ставить на полки. Их нужно было класть на специальный стол, а на место ставил библиотекарь, которого я ни разу не видел.

Б. П. Герасимович просматривал журнал записи очереди на новые поступления. Иногда он вызывал сотрудника и говорил: «В таком-то журнале появилась статья по тематике Вашей работы, а я не нашел Вашей заявки на этот журнал». После этого следовал такой «разнос», который получать второй раз избегали.

Я уже упоминал о требовании самостоятельности. Еще пример. Когда я делал свой первый доклад на Ученом совете, Герасимович спросил, почему я так-то поступил. Я ответил, что мне так посоветовал Е. Я. Перепелкин. Это его «взорвало»: «А у Вас есть своя голова!». После этого последовали длинные и очень неприятные вариации на тему, нужна ли голова и зачем именно.

Все заседания Ученого совета и все научные доклады, как астрофизические, так и астрометрические происходили в кабинете директора и в его присутствии. В обсерватории не было специального зала, подобного имеющемуся сейчас. Зная тему предстоящего доклада, Герасимович всегда готовился к нему и горе было докладчику, если он оказывался менее подготовленным, чем директор. При «распеканиях» Герасимович не стеснялся в выражениях, на которые был очень изобретателен.

Очень свободно было в смысле явки на работу. Это не контролировалось. Во всяком случае, я никогда такого контроля не замечал. Но представление научных докладов и статей требовалось очень строго. Также строго требовались наблюдения. Директор ежедневно поздно вечером смотрел, открыты ли башни для наблюдений.

Прекрасно выглядели переходы между восточными и западными корпусами, где стояли пассажный инструмент и вертикальный круг. Это все было в таком блестящем виде, что входящий чувствовал, что он находится в «храме науки».

Меня поселили в одной из двух западных «кукушек» — так назывались комнаты для приезжающих (гостиницы не было). Их было по две в восточном и западном корпусах. В одной из них в прошлом веке жил знаменитый итальянский астроном Дж. Скиапарелли, «открывший» каналы на Марсе. Он оставил на подоконнике свою надпись.

«Кукушками» были низкие, но очень теплые с амосовским отоплением комнаты без всяких удобств. Даже умываться нужно было ходить на первый этаж, где западный вестибюль. Готовить пищу нужно было в «кукушке» на электроплитке. Столовой в обсерватории не было. Во второй такой же комнате жили аспиранты В. В. Лавдовский и А. А. Илинич. Последний был исключительно дотошным человеком. Некоторые этим злоупотребляли, давая ему читать свои рукописи. Если он не находил ошибок, то можно было быть совершенно спокойным. Самому Илиничу это мешало продвигаться. Если нужно было навести справку, то он, прочитав необходимую книгу, обнаруживал, что нужно прочитать следующую — и так далее. Он много и продуктивно работал, но никогда не мог остановиться и поэтому окончательного результата не достигал.

А. А. Илинич погиб от голода во время блокады. Восточный и западный корпуса были исключительно жилыми. Никаких служебных или лабораторных комнат там не было. Все находившиеся там квартиры отапливались дровами. Кололи дрова и приносили их вязанками дворники по заявкам, подававшимся заведующему хозяйством. Кроме этих жилых корпусов были еще только две квартиры, находившиеся во втором этаже астрофизической лаборатории, двухэтажное здание которой стояло западнее теперешней гостиницы. В южной из этих квартир жил Г. А. Тихов, а в другой — заведующий астрофизическим отделом Андрей Иннокентьевич Балановский и его жена — тоже сотрудница лаборатории — Инна Николаевна Леман-Балановская. Все технические служащие и обслуживающий персонал жили в селе Пулкове, дома которого тянулись вдоль дорог на Гатчину, Пушкин, Ленинград.

* * *

На солнечное затмение 1936 г. приехали иностранные экспедиции: из США под руководством Дональда Мензела — 24 человека, из Италии под руководством Дж. Абетти — 4 человека, в том числе тогда еще молодой Дж. Ригини, впоследствии директор Астрофизической обсерватории в Арчертри. Были еще экспедиции из Франции и Чехословакии.

Все иностранные экспедиции, независимо от места назначения, заезжали в Пулково. Особенно мне запомнился приезд американской экспедиции. После осмотра обсерватории был устроен товарищеский ужин, на котором под руководством Мензела американцы исполняли песни первых поселенцев на Дальнем Западе. Сам Мензел — большой любитель музыки — исполнял песни, аккомпанируя себе на гитаре. Мне впоследствии много раз приходилось слышать его в разных местах.

С американской экспедицией установились особенно близкие отношения, так как она работала в Ак-Булаке (Оренбургская область), где была основная экспедиция Пулковской обсерватории под руководством Б. П. Герасимовича и штаб затмения. В этой экспедиции от Пулковской обсерватории были: Герасимович, Перепелкин, Вязаницын, Гневышев и Виктор Александрович Мессер — заведующий пулковской механической мастерской. Мессер был из старых немцев, оставшихся еще от дореволюционного Пулкова. Хотя он был женат на русской, но так и не научился толком говорить по-русски. Это особенно чувствовалось, когда он «наставлял» своих подчиненных — тогда нельзя было понять ни одного слова.

В Ак-Булаке — в ту пору маленьком поселке, затерянном в полупустыне, в связи с нашим приездом были отремонтированы Дом колхозника, в котором разместились советские участники, и вокзал, где мы питались. Американцы помещались в двух спальных вагонах, которые находились на запасных путях, специально уложенных для этой цели. Наблюдательная площадка располагалась на холме в 10 км от Ак-Булака. Туда мы ездили ежедневно на старой легковой машине. На месте наблюдений постоянно находился только милиционер, охранявший приборы.

Американская экспедиция прибыла на средства металлургической компании «Доу», которая начала изготовлять прочный металл легче воды. Все приборы американцев были сделаны из этого металла и на спецодежде участников была большая надпись «Доу». Они обязаны были всюду рекламировать этот металл.

Воду на наблюдательную площадку доставляли на верблюде, который медленно и торжественно шагал, таща повозку с бочкой и обмениваясь криками с погонщиком.

За несколько дней до затмения все американские и советские участники были доставлены в Оренбург на специальном поезде. Местные власти показали им город, соляные шахты и Илецкую Защиту, откуда Пугачев начал свое восстание. После банкета каждому подарили по знаменитому оренбургскому платку.

Описание научного оборудования и результаты этой успешно прошедшей экспедиции опубликованы в двух томах (Труды..., 1938; 1939).

Б. П. Герасимович наряду с большой требовательностью к сотрудникам был к ним очень внимателен. Характерен случай при посещении Пулкова итальянской экспедицией. Я работал со спектрографом системы Литтрова в астрофизической лаборатории, когда туда вошел Герасимович с итальянцами. Он обратился ко мне с вопросом: «На каком языке Вам удобно разговаривать?». Я ответил, что на немецком. Тогда он сказал: «Присоединяйтесь к нам». Я сопровождал их при осмотре обсерватории, а затем Герасимович всех пригласил к себе домой обедать. Я, еще студент, был смущен тем, что нахожусь среди больших ученых, но Герасимович не давал мне «тушеваться», а вовлекал в беседу, задавая мне вопросы типа: «А каково Ваше мнение об этом?». На следующий день я был послан с итальянцами показывать им дворцы в Пушкине.

У Герасимовича были большие трения с молодыми талантливыми сотрудниками в Пулкове Д. И. Еропкиным и Н. А. Козыревым. Эти молодые люди («заводилой» был Еропкин) говорили о том, что наука должна двигаться молодыми талантливыми учеными путем быстрых открытий и что время длительных трудоемких работ миновало. Пулковская же астрометрия заключается в составлении каталогов точных положений звезд. Эти каталоги через 20 и более лет повторяются и сопоставляются с предыдущими. В результате можно обнаружить собственные движения и решать другие вопросы. Вся эта кропотливая и трудоемкая работа занимает всю жизнь людей, посвятивших себя этому делу. Именно такая деятельность была объектом «критики» Еропкина и Козырева.

Естественно, что они вошли в конфликт со всем коллективом ученых пулковской школы. Положение усугублялось тем, что, по молодости лет, они не хотели считаться ни с кем и если им, например, нужен был объектив, то они самовольно вывинчивали его с любой действующей установки.

Конечно, «расхлебывать» такие дела приходилось директору. Не мудрено, что именно против Герасимовича обратились основные атаки Еропкина и Козырева. Последние, например, в шутку сообщили всем обсерваториям, что Герасимович умер, и от всех стали поступать соболезнования, которые читал сам Герасимович. Были и другие «мальчишеские выходки», которые сильно нервировали общественность. Поэтому Герасимович не скрывал, что хочет от них избавиться. Такой случай представился. Еропкин и Козырев поехали в командировку в геофизическую экспедицию на Эльбрус для наблюдения свечения ночного неба. При этом они, получив командировочные в Пулкове, ухитрились получить их и от геофизической экспедиции. Когда это обнаружилось, они были уволены из Пулкова. Еропкин и Козырев опротестовали свое увольнение через суд. Возникшее судебное дело было прервано в 1937 году, когда среди первых в астрономии жертв необоснованных репрессий этого периода стали Д. И. Еропкин, Н. А. Козырев, П. И. Яшнов и директор Астрономического института Б. В. Нумеров.

В своей борьбе с Герасимовичем Еропкин и Козырев использовали инцидент с неким Н. М. Вороновым, имевший в свое время значение и потому заслуживающий упоминания.

В 1935 г. из Ташкентской обсерватории был командирован в Пулково Н. М. Воронов — человек, не имевший астрономического образования. В Пулкове он обратился с просьбой к руководству, чтобы ему разрешили сделать доклад по небесной механике. Его доклад был поставлен после доклада крупнейшего специалиста по небесной механике М. Ф. Субботина. Однако, так как последний, приехавший из города, опаздывал, то первое слово было предоставлено Воронову. Как только тот начал выступать, вошел Субботин, который таким образом прослушал весь доклад. Когда наступило время выступить Субботину, он отказался, сказав, что решение его вопроса уже доложил Воронов.

После этого Б. В. Нумеров, присутствовавший на заседании, сказал, что Воронову незачем возвращаться в Ташкент, так как Астрономический институт может выделить ему десять вычислителей. Тогда и Герасимович заявил, что Пулково также может предоставить Воронову вычислителей и потому приглашает его на работу.

Н. М. Воронов остался в Пулкове. Ему была присуждена без защиты степень кандидата наук, и был дан срок в один год для подготовки докторской диссертации. При этом его куратором был назначен известный специалист по небесной механике Н. И. Идельсон. В «Известиях ГАО АН СССР» была опубликована серия статей Воронова, после чего в Пулково стали поступать из-за границы поздравления с «рождением нового Кеплера». На состоявшейся вскоре Всесоюзной конференции по небесной механике Воронову был поручен ведущий доклад, который он сделал с блеском.

Через некоторое время, однако, сотрудница обсерватории В. Ф. Газе обратила внимание на то, что «предвычисленные» Вороновым положения планет расходятся с наблюдениями. Это породило сомнения, и Герасимович потребовал от Воронова представления самих вычислений. Воронов, стоя на коленях, повинился в том, что их нет и что все его результаты от начала до конца выдуманы им.

Самым поразительным является то, что в своих докладах Воронов говорил о подробностях будто бы сделанных им вычислений с таким знанием дела, что слушавшие его крупные ученые, всю жизнь занимавшиеся этим делом, ничего не заметили.

Выход из положения был найден в том, что в очередном номере «Известий ГАО» было помещено письмо Воронова о том, что он работал с крайним перенапряжением, граничащим с умопомешательством, и поэтому просит считать его опубликованные работы недействительными.

Для меня основной задачей в этот период по-прежнему оставалось окончание университета. В Пулкове мне шли навстречу, разрешая посещать лекции и требуя только выполнения работы. Последняя заключалась в измерениях и обработке фотогелиограмм, поступавших ежемесячно из Симеизского отделения.

До меня эту работу, начиная с 1933 г., делал другой ассистент Е. Я. Перепелкина — Вязаницын. Он был очень трудолюбивым, но упрямым человеком. Перепелкин неоднократно разводил руками, говоря, что не знает, как быть с Вязаницыным, который проделывает большую работу зря. Он, не сделав все вычисления для одного случая и тем самым не проверив применяемую методику, делал все этапы вычислений для всех случаев и, проделав таким образом большую работу до конца, обнаруживал, что допущена методическая ошибка и необходимо все переделывать.

С моим появлением в Пулкове и передачей мне всей этой рутинной работы Вязаницын занялся только научной работой и подготовкой своей кандидатской диссертации.

После уже упоминавшихся астрономов в 1937 г. жертвами репрессий среди пулковчан стали Е. Я. Перепелкин, ученый секретарь Н. И. Днепровский, А. И. Балановский, И. Н. Леман-Балановская, Н. В. Комендантов и М. М. Муселиус. Несколько позже был арестован Б. П. Герасимович. Впоследствии все они были полностью реабилитированы, но вернулся только один Н. А. Козырев.

Именами Б. П. Герасимовича и Е. Я. Перепелкина названы кратеры на обратной стороне Луны.

После ареста Перепелкина Вязаницын сел за его стол и, забрав все материалы, заявил, что он теперь является главой солнечной физики. Разбирая бумаги Перепелкина, Вязаницын нашел проект очередного договора с Павловской геомагнитной обсерваторией о сообщении ей из Пулковской обсерватории солнечных данных. Дело в том, что практика оплаты геофизиками солнечных данных установилась с самого начала образования КЗИС. В Пулкове Вязаницын на основании своих измерений симеизских фотогелиограмм составлял месячные сводки солнечной активности, к которым прикладывал сводку, поступающую из Ташкента по визуальным наблюдениям, и все это вместе со счетом направлялось директору геомагнитной обсерватории в Павловске Н. В. Пушкову. Не зная, что делать с этими сведениями, Н. В. Пушков время от времени выражал слабый протест против такого солнечно-геофизического «сотрудничества». Нужна была подлинная совместная научно-исследовательская работа. Поскольку я недавно прибыл из Павловска, я знал эту ситуацию и объяснил ее Вязаницыну. Но тот считал: «Раз Перепелкин планировал заключить очередной договор, значит нужно это делать». И вот мы оба поехали к Пушкову. Как я и ожидал, Пушков откровенно сказал о бесполезности наших усилий. Вязаницын впал в крайний пессимизм, заключив, что геофизики не хотят сотрудничать с астрономами. Мои попытки объяснить ему, что нужен другой подход, были безуспешными.

В это время в Москве Астрономический совет стал готовить Всесоюзную конференцию по солнечно-земным связям. Тогда полагалось, чтобы каждый пулковский сотрудник прежде чем делать доклад «вне Пулкова» должен был сделать его в Пулкове и получить одобрение. В проекте доклада Вязаницын изложил свою точку зрения: «Дело безнадежное, так как Перепелкина нет, а геофизики сотрудничать не хотят». Я разъяснил, что Вязаницын понимает под «сотрудничеством» и что такого сотрудничества не нужно.

Председательствовал на Ученом совете в Пулкове и. о. директора С. К. Всехсвятский. Доклад о солнечно-геофизических исследованиях было поручено делать М. С. Эйгенсону, которому было предложено и возглавить работы по Службе Солнца. Самолюбие Вязаницына было очень ущемлено, и он стал считать меня виновником всех бед.

М. С. Эйгенсон, обладавший даром красноречия, сделал в Москве «яркий» доклад, в котором обвинил Пулково в отсутствии сотрудничества с геофизиками по теме, имеющей народно-хозяйственное значение, и обещал исправить дело. Тогда было решено восстановить деятельность Комиссии по исследованию Солнца (КИСО), прекратившую свою деятельность после смерти А. А. Белопольского. Конференция проходила под председательством академика В. Г. Фесенкова, и он же был избран председателем КИСО.

* * *

Лишившись руководства Перепелкина и чувствуя необходимость в повышении своей астрофизической квалификации, я стал искать возможность прохождения соответствующей практики. Академик Григорий Абрамович Шайн любезно согласился принять меня в Симеизе на практику на три месяца. Он ежедневно давал мне задания, а на следующий день, проверив выполнение, давал новое. Память сохранила воспоминание о нем как об исключительно добром, гуманном человеке, а также и о его жене Пелагее Федоровне Шайн. У них не было детей, и они взяли на воспитание племянницу Пелагеи Федоровны, ставшую впоследствии женой В. А. Амбарцумяна.

Очень остро стоял в то время в Пулкове вопрос о новом постоянном директоре. В Пулкове кандидатуры не было, так как остались люди либо очень молодые, либо очень пожилые. Тогда в Академии наук вспомнили о сотруднике Симеизского отделения Сергее Ивановиче Белявском. Он зарекомендовал себя открывателем астероидов. По разным причинам в Академии решили, что лучшего директора искать не нужно. Белявский имел очень представительную внешность. Он был высокого роста, держался прямо и солидно, говорил медленно и с достоинством. Его седая голова с орлиным носом производила впечатление.

Однако при назначении Белявского директором не учли или вообще не знали, что он перенес базедову болезнь, по поводу которой у него была удалена щитовидная железа. Заболевание сопровождалось тяжелыми психическими последствиями. Это, конечно, не его вина, а беда. Но из-за его «странностей», о которых знали только постоянно имевшие с ним дело люди, общение с ним было затруднено. В частности, по этой причине, когда подошел срок принятия его из кандидатов в члены партии, то это несколько лет откладывалось. Он не совершал ничего предосудительного. Откладывая каждый раз прием, надеялись, что дело как-то прояснится.

Вскоре после приезда в Пулково новый директор стал вызывать удивление у сотрудников тем, что ни разу не был на научных докладах, которые перестали делать в кабинете директора, а также крайней своей мелочностью. Так, лампочки для карманных фонариков и бумагу, отсчитывая каждый лист, выдавал только он сам. Чтобы узнать о каком-либо сотруднике, он никогда не требовал у него отчета или объяснения, а расспрашивал кого-нибудь другого.

Белявский принял на должность заместителя директора по научной части некоего В. М. Толмачева, не имевшего никаких научных работ или званий, ограниченного и малокультурного человека.

В 1939 г. отмечалось 100-летие открытия Пулковской обсерватории. Никакой научной сессии в связи с этим не было. В Петровском зале Академии наук на Васильевском острове был устроен богатый обед для сотрудников Обсерватории и астрономов из других городов.

Первые признаки мании преследования у Белявского обнаружились, когда он объявил о готовившемся на него покушении через отверстие в его туалете, которое по небрежности было оставлено рабочими, производившими ремонт. Была создана специальная комиссия для расследования этого «покушения». На входной двери в комнате перед кабинетом он велел укрепить замок с электромагнитом, открывающийся нажатием кнопки на его столе. Когда кто-нибудь стучал в его дверь, то он смотрел через маленькое отверстие в двери на посетителя и, если последний не вызывал его подозрений, то он отбегал к своему столу и нажатием кнопки открывал дверь.

В дальнейшем «странности» Белявского привели к очень серьезным последствиям. На Государственном оптико-механическом заводе (ГОМЗ) работал талантливый конструктор Николай Георгиевич Пономарев. Он окончил университет по специальности «Астрономия», но по какой-то причине не поступил в Пулково и стал работать на ГОМЗ. Страстно желая заниматься астрономией, он предложил делать на заводе астрономические приборы. Так, по его инициативе был изготовлен солнечный телескоп. Ему удалось убедить дирекцию завода сделать такой сложный прибор, хотя его никто не заказывал. До войны на астрономические исследования отпускали мало средств, и ни одна обсерватория, включая Пулковскую, не могла мечтать о таком телескопе.

Изготовление солнечного прибора на ГОМЗ Пономарев аргументировал тем, что для профессионального роста коллектива необходимо изготовить сложный прибор. Этот телескоп был сделан, но покупателя на него нельзя было найти, а заводу он, очевидно, был не нужен.

Выход был найден в том, что завод подарил телескоп обсерватории. Это было впечатляюще: «Промышленность дарит науке телескоп!». Однако, получив телескоп, обсерватория не могла его установить, так как у нее не было ни средств на павильон, ни очень дефицитных тогда материалов. ГОМЗу пришлось подарить Пулкову и эти материалы. И вот эти-то материалы хозяйственник Пулковской обсерватории Г. Ф. Курылев уступил какой-то строительной организации. Стало это возможным только потому, что Курылев, воспользовавшись состоянием Белявского, сумел убедить его в том, что он, Курылев, только и думает о его «защите». Результатом явилось полное доверие Белявского Курылеву, позволявшее тому заниматься злоупотреблениями. Большое содействие Курылеву было оказано тогдашним ученым секретарем А. М. Лейкиным.

Несколько молодых людей пытались изменить положение дел в Пулкове, обратившись с письмом в ЦК ВКП(б), но, к сожалению, безуспешно. Вице-президент АН СССР О. Ю. Шмидт лично знал Белявского с хорошей стороны. Он вызвал авторов письма в высшие инстанции и произнес следующую речь: «Молодые люди, почему бы вам не работать? Что вы лезете не в свое дело? Вот идите и работайте». Все осталось без изменений и в том числе Курылев. Уже после войны в «Ленинградской правде» была опубликована большая статья о злоупотреблениях Курылева на посту директора Дома культуры. Он не изменился.

Для установки солнечного телескопа ГОМЗ снова выделил материалы, и этот замечательный прибор был, наконец, собран.

Забегая вперед, скажу, что на этом злоключения прибора не кончились. Он погиб во время блокады, после войны был построен заново, а затем сгорел. Пожар возник из-за того, что механизм, откатывавший крышу над целостатом, иногда «заедало». Производившие до прихода сотрудников уборку уборщицы включили мотор для отката крыши. Он не сработал; тогда они, не выключив мотора, закончили уборку в полумраке и ушли. Перегревшийся мотор загорелся, и деревянный павильон вспыхнул. Пожару способствовали двойные стены и специальная вентиляция для выравнивания температуры внутри и вне павильона. Еще одно неблагоприятное обстоятельство: вызванная из Ленинграда пожарная команда прибыла с большим опозданием, так как шлагбаум через железнодорожный переезд был закрыт в ожидании поезда. Теперь это пересечение дорог ликвидировано постройкой моста.

Прибор пришлось восстанавливать второй раз.

* * *

Оставшись на своих местах, Белявский и Курылев с началом войны сыграли печальную роль, так как многое из научного имущества и приборов, которые могли быть эвакуированы, погибли. В частности, Белявский, подъехавший в большом пустом автобусе к астрофизической лаборатории, не разрешил погрузить в него подготовленные к перевозке в университет симеизские фотогелиограммы за целый 11-летний цикл. Эти фотогелиограммы потом превратились в стеклянную пыль при обстреле обсерватории. Свой отказ в погрузке фотогелиограмм Белявский мотивировал тем, что их отправку готовили сотрудницы Р. С. Гневышева и А. Я. Безрукова, которых он перед тем уволил, так как они не уехали в эвакуацию с академическим эшелоном, в котором увозили женщин с детьми. Уехать же они не могли потому, что Белявский сообщил им об этом в Пулкове за два часа до отправления эшелона. За это время невозможно было приехать из Пулкова в город, оформить документы и собраться. Обе сотрудницы работу не прекратили и через несколько дней по распоряжению академика Л. А. Орбели, бывшего тогда Уполномоченным Президиума АН СССР в блокированном Ленинграде, были восстановлены на работе. Эти женщины принимали участие в спасении обсерваторской библиотеки и перевозке ее в Ленинград. Библиотека при начале блокады была сложена в подвале обсерватории, но попавший туда снаряд показал ненадежность этого укрытия. Вывоз библиотеки осуществлялся под руководством А. Н. Дейча по ночам, когда уменьшался обстрел.

Белявский уехал в Москву при начале блокады, оставив сотрудников и имущество на произвол судьбы. В блокированном Ленинграде оказались астрометристы, так как астрофизики уехали на солнечное затмение 21 сентября 1941 г. в Ташкент и Алма-Ату. Подготовка к этому затмению велась заранее, и так как отъезд осуществлялся, когда уже началась война, то астрофизики захватили с собой семьи, имущество и вообще все, что могли увезти. В Алма-Ате и Ташкенте сотрудники оставались все время эвакуации. Из них большая часть находилась в Ташкенте в обсерватории, которая выделила им площадь для жизни и работы, а также землю для огородов, которые в то время играли жизненно важную роль. В Ташкент приехал и Белявский. Значительно позднее приехали и оставшиеся в живых астрометристы. В Ленинграде во время блокады скончались Н. В. Циммерман, Ф. Ф. Ренц, В. Р. Берг, В. А. Елистратов, аспирант А. А. Илинич, механик В. А. Мессер, оптик Н. Г. Пономарев.

В Ташкенте Белявский составил список дат, когда, по его мнению, будут умирать сотрудники. «Исходными данными» для составления этого списка были: время, проведенное в блокаде (недоедание), число членов семьи, с которыми приходилось делиться пайком, и прочие подобные сведения. В результате Белявский только ему ведомым способом получил даты смерти. Одному из сотрудников — В. Н. Зуйкову — Белявский отказал в ордере на дрова, так как по этому списку Зуйков должен был скоро умереть. Я сообщаю такие горестные подробности, чтобы показать насколько серьезно было умственное расстройство Белявского в эти тяжелые годы. Но тогда было не до его замены.

В Алма-Ату на затмение приехали и остались там в эвакуации Г. А. Тихов, М. Д. Лаврова и сотрудник Астрономического института А. А. Калиняк, а также сотрудники института им. П. К. Штернберга академик В. Г. Фесенков с семьей, Н. Н. Парийский и другие. Оказавшихся в Алма-Ате ученых объединили в созданный для этой цели Астрофизический институт, директором которого был назначен В. Г. Фесенков (Карягина, 1986).

Тихов правильно рассчитал, что на восстановление разрушенной Пулковской обсерватории уйдет столько времени, что его жизни не хватит. Поэтому он решил остаться работать в Алма-Ате. В Казахской Академии наук были рады этому и окружили его вниманием и заботой. Г. А. Тихова избрали членом АН КазССР, выделили ему комфортабельный коттедж для жилья, лабораторию. Тихов очень гордился избранием в члены Верховного Совета КазССР и приготовил для сессии большой доклад о значении астрономии. Однако ему пришлось говорить на другую тему.

Тихов усиленно занимался астроботаникой, считая, что на других планетах (Марсе, Венере, Меркурии) должны существовать другие формы жизни, приспособившиеся к условиям, о которых до начала космической эры существовали совершенно неверные представления. Тихов первым стал применять спектроскопию для исследования света, отраженного от растений, находящихся в трудных условиях: высокогорного плато, пустынях или полярных областях, чтобы обнаружить пути приспособления к жизни в них. При этом он открыл исчезновение полос хлорофилла в спектре некоторых высокогорных растений. Однако в дальнейшем, когда выяснилось, что на других планетах условия исключают существование любых форм жизни, эти результаты потеряли астрономическое значение, но сохранили биологический интерес.

Сотрудники Симеизского отделения направились в эвакуацию в Китаб (Г. Н. Неуймин). При этом Г. А. Шайн с сотрудниками, ехавшие через Батуми, остались в Абастуманской обсерватории.

Моя судьба во время войны: метеоролог при полку тяжелой артиллерии на границе с Финляндией, затем начальник гидрометеорологической службы штаба 42-й армии Ленинградского фронта. Эта служба обеспечивала командование всей научной информацией: метеорологической, гидрологической, астрономической и т. д. Затем мне было поручено обеспечение связи на трассе Северного морского пути, по которому осуществлялась доставка грузов с востока через Берингов пролив, так как с запада путь блокировался немецкими подводными лодками. Северный морской путь лежит в зоне максимума полярных сияний, и потому связь на нем сильно зависит от солнечной активности; и в то же время она очень важна в условиях сложной и постоянно меняющейся ледовой обстановки. Эту задачу удалось решить.

Во время пребывания в должности начальника гидрометеорологической службы в армии, находившейся в блокированном Ленинграде и защищавшей район Пулковской обсерватории, довелось бывать на передовых позициях, в обсерватории, уже совершенно разрушенной. В это время по моей инициативе был принят в штат Службы сотрудник обсерватории А. А. Немиро.

* * *

После окончания войны я вернулся в Пулковскую обсерваторию и был назначен ее ученым секретарем. В то время пришлось выполнить большую работу по выдаче всем ученым обсерватории дипломов об ученых степенях докторов и кандидатов наук. Дело в том, что после революции были отменены все ученые степени. Позднее, в 1935 г., они были введены вновь, но сначала присуждались по количеству печатных работ и научным характеристикам. Защищать диссертации должны были только новые соискатели. Поэтому некоторым, например, А. А. Михайлову, ни разу не пришлось «защищаться». Было решено заменить разные справки и свидетельства о присуждении степеней стандартными дипломами. Необходимо было у всех собрать списки печатных трудов, научные характеристики и прочие документы. Это было трудоемким делом, и пришлось много раз ездить в ВАК, в Москву.

В 1945 г. происходило полное солнечное затмение. В это время пулковские сотрудники возвращались из Ташкента в Ленинград, но подготовку к затмению они делали на приборах, вывезенных еще для затмения 1941 г. Пулковчане производили наблюдения в г. Сортавала (к северу от Онежского озера). Наблюдения прошли успешно.

У меня никаких приборов не было, и потому я обратился с предложением помочь при наблюдениях Г. А. Тихову, возглавившему экспедицию из Алма-Аты в г. Иванове. В этой экспедиции участвовали А. А. Калиняк и сотрудники Казахского астрофизического института. Во время затмения в Иванове на площадке наблюдений была сильная гроза с шаровой молнией.

В 1945 г. вышло постановление Правительства о восстановлении Пулковской и Симеизской обсерваторий, причем последней был предоставлен статус самостоятельного научного учреждения во главе с Г. А. Шайном. Шайн пользовался большим авторитетом в Академии наук. В большой степени благодаря этому Крымская астрофизическая обсерватория (как она стала называться) получала большие средства. Помощником Г. А. Шайна стал А. Б. Северный, который при своей энергии, использовав благоприятные возможности, вывел обсерваторию в число первоклассных международных научных учреждений.

В упомянутом постановлении Правительства был предусмотрен пункт о выделении 600 кв. метров жилой площади для сотрудников Пулковской обсерватории и площадь для работы в городе до восстановления обсерватории.

Белявский был отстранен от работы, и восстановлением обсерватории руководил симеизский астроном Григорий Николаевич Неуймин — знающий, добросовестный и прекрасный человек. С учетом больших потерь в штате Пулковской обсерватории и Астрономического института в Ленинграде была проведена большая реорганизация этих учреждений. Из Астрономического института в пулковский штат были переведены А. А. Калиняк, А. В. Марков, Н. И. Кучеров, А. Н. Сухарев и исполнявшая обязанности директора Астрономического института (после Нумерова) В. К. Морфорд. Последняя была назначена заместителем директора Пулковской обсерватории по хозяйственной части. Поэтому именно она должна была реализовать пункт постановления о жилой площади.

В Астрономическом институте была оставлена только вычислительная часть, на основе которой вырос далее современный Институт теоретической астрономии (ИТА), занимающийся исключительно небесной механикой, вычислением положений небесных тел, составлением «Астрономического ежегодника» и выполнением других аналогичных работ.

Для работы пулковских сотрудников использовалось прежнее помещение Астрономического института в правом крыле здания Арктического института на Фонтанке, 38 и помещение детского сада в Чернышевом переулке. В первом помещении находилась дирекция и проходили заседания Ученого совета, а во втором, состоявшем из двух больших комнат и одной маленькой, сидели вместе все астрофизики и астрометристы и помещалась библиотека.

Морфорд — очень энергичная женщина, посетила жилищные отделы всех районов Ленинграда и наложила вето на всю жилую площадь до тех пор, пока не будет выполнен соответствующий пункт об обеспечении жильем сотрудников обсерватории. Но, к сожалению, она, по-видимому, не удержалась от злоупотреблений и была отстранена от занимаемой должности.

* * *

В середине прошлого века было доказано, что явления на Солнце (солнечная активность) воздействуют на Землю (геомагнитные бури, полярные сияния). В дальнейшем с появлением радиосвязи и возможности исследовать ионосферу и с запуском ИСЗ обнаружено, что физическое состояние верхних слоев земной атмосферы определяется полностью солнечной активностью. Затем было обнаружено, что и на нижние слои атмосферы (погода и климат) и на живые организмы, включая человека, также влияет солнечная активность. Возникла настоятельная практическая необходимость не только изучения солнечно-земных связей, но и предсказания явлений на Солнце и их следствий на Земле. Для этого нужна значительно более полная непрерывная, длительная стабильная информация о процессах на Солнце и в межпланетном пространстве. Возникла необходимость создания новой комплексной солнечной обсерватории.

При этом требовались также наблюдения за солнечной короной вне затмений, которых в СССР не было. Эти наблюдения нуждаются в исключительно чистом воздухе, который бывает только на больших высотах. Это определило то, что место для новой солнечной обсерватории может быть выбрано только на большой высоте в горах. Так возникла необходимость создания после войны южного высокогорного филиала Пулковской обсерватории — Горной станции.

Такая станция была создана на высоте 2070 м вблизи г. Кисловодска. Ее организация, строительство, создание научных приборов, как радиоастрономических, так и оптических, включая необходимые для наблюдений солнечной короны вне затмений, разработка методики и программы наблюдений описаны в моей работе (Гневышев, 1983).

В последние годы исключительно благоприятные атмосферные условия на Горной станции (Гневышев, 1986) привлекли внимание и астрометристов. Малый атмосферный рассеянный свет позволяет наблюдать звезды и планеты днем вблизи Солнца, что существенно увеличивает точность наблюдений. На Горной станции уже несколько лет работает вертикальный круг, устанавливается пассажный инструмент и будет происходить развитие и в этом направлении. Инструменты эти, изготовленные еще в прошлом веке и служившие для наблюдений В. Я. Струве, и сейчас дают первоклассные результаты. Они являются действующими Памятниками науки и техники.

Результаты научной работы на Горной станции принесли ей широкое признание не только в СССР, но и за рубежом, и она сейчас является существенной частью Пулковской обсерватории во многих отношениях (Гневышев, 1984).

Особо необходимо упомянуть об исследованиях влияния солнечной активности на живые организмы (так называемая гелиобиология) и прежде всего на человека по причине их исключительно важного практического значения. Хотя эти исследования проводятся вне Пулковской обсерватории, потому что базой для них являются биологические и медицинские учреждения, но так как при этом исходными данными служат сведения о солнечной активности, то, естественно, что анализ связей не может проводиться без участия гелиофизиков. Многочисленные исследования, выполненные в разных учреждениях, были сведены в два сборника (Влияние солнечной активности..., 1971; Влияние солнечной активности..., 1982) под редакцией пулковских астрономов. Сейчас готовится третий сборник. Первый был переиздан в США.

Эти работы обсуждались на Отделениях АН СССР: Общей физики и астрономии (под председательством академика Л. А. Арцимовича), Общей биологии (под председательством академика В. В. Ларина), на совместном заседании Отделения общей физики и астрономии и Секции химико-технологических и биологических наук (под председательством академика Ю. А. Овчинникова) и на Коллегии министерства здравоохранения СССР (докладчики академик О. Г. Газенко, М. Н. Гневышев). Все эти совещания были организованы по инициативе пулковских сотрудников, и на них была отмечена важность этой проблемы.

* * *

За время с 1936 по 1987 гг. сотрудники Пулковской обсерватории наблюдали 20 солнечных затмений. Наблюдения затмения 19 июня 1936 г. я уже описал.

При подготовке наблюдений в Бразилии затмения 20 мая 1947 г. я был назначен руководителем пулковской группы астрономов-оптиков. В экспедицию (всего 30 человек) от Пулкова входили: Гневышев, механик В. Вихров, Толмачев, Калиняк и аспирант Б. Н. Гиммельфарб. От Физического института АН СССР была группа радиоастрономов во главе с С. Э. Хайкиным. В нее входили: академик В. Л. Гинзбург, Я. Л. Альперт, Б. М. Чихачев, А. А. Айнберг и ряд радиоинженеров. От ГАИШ участвовали: Н. Н. Парийский, И. С. Шкловский, 3. В. Карягина и другие. От Ленинградского университета был А. И. Лебединский, от Абастуманской обсерватории — М. А. Вашакидзе. Начальником всей экспедиции был назначен академик Н. Д. Папалекси, заместителем по научной работе — член-корреспондент АН СССР А. А. Михайлов. Административным заместителем был известный полярный исследователь Г. А. Ушаков (в честь Ушакова назван остров в Карском море).

Во время подготовки экспедиции Н. Д. Папалекси внезапно скончался. Начальником экспедиции стал А. А. Михайлов. Он, Н. Н. Парийский и М. А. Вашакидзе вылетели в Бразилию через Канаду и США заранее, чтобы выбрать место и подготовить площадку к наблюдениям. Остальные участники и груз прибыли в Лиепаю и отправились на теплоходе «Грибоедов». Выход в море сильно задержался из-за того, что обычно незамерзающий порт, замерз и пришлось просить помощи ледокола «Сибиряков». Так как из-за задержки мы могли опоздать на затмение, пришлось отказаться от попутных грузов, и «Грибоедов» должен был идти практически пустым до самой Бразилии. Наш груз уместился всего в три вагона, тогда как теплоход мог взять три железнодорожных состава.

К Рио-де-Жанейро мы подошли поздно вечером. Видно было море огней большого города. На борт поднялся бразильский лоцман, который сообщил печальную весть об авиационной катастрофе в Дакаре, в которой погибли члены английской экспедиции, летевшие на это же затмение. Останавливаться в Рио-де-Жанейро мы не стали, так как там взимается очень высокая плата за стоянку, и отправились дальше, на 100 км на юг, в порт Ангра дос Рейс. Там уже стоял приготовленный для нас железнодорожный состав из двух товарных и одного пассажирского вагонов. Нам предстояло проехать 700 км на запад до города Араша, расположенного в штате Минас-Жерайс (Главные шахты) со столицей Белу-Оризонти (Красивый горизонт). Правительство этого штата считало советских астрономов своими гостями и потому перевозку по железной дороге, все погрузки и разгрузки, отель на месте наблюдений с питанием, строительство фундаментов и укрытий для приборов взяло на свой счет.

На «Грибоедове» остался Хайкин с несколькими сотрудниками. Теплоход пошел в порт Баийя, находившийся также в полосе затмения. Оптики туда не поехали, так как в этот период был сезон дождей и мала вероятность ясной погоды. В действительности так и было, за исключением дня затмения, когда там было ясно. Оптики поехали в Араша, где была высокая вероятность ясной погоды. Там действительно было все время ясно, за исключением дня затмения, когда пошел дождь. Радиоастрономические наблюдения в этой экспедиции живо описаны Н. Л. Кайдановским (1986).

На обратном пути всем удалось побывать в Буэнос-Айресе и посетить обсерваторию астрометрического направления в Ла-Плата. При остановке в Роттердаме, занявшей несколько дней, мы имели возможность посетить Амстердам, Дельфт, Лейден и Утрехт. В Лейдене мы осмотрели старинный университет и обсерваторию, которые нам показывал тогдашний президент МАС Ян Хендрик Оорт. В Утрехте мы подробно ознакомились с солнечной обсерваторией, которую нам показывали Марсел Гиллес Иозеф Миннарт и Корнелис де Ягер; был организован импровизированный симпозиум по физике Солнца.

Следующей остановкой на нашем пути был город Росток, и мы смогли съездить в Берлин и посетить Потсдам. Эйнштейновский башенный солнечный телескоп нам показывал В. Гротриан, много сделавший для выяснения физических условий в короне. Посещение многих зарубежных обсерваторий дало опыт, пригодившийся при работе по послевоенному возобновлению астрономических исследований в СССР.

Солнечное затмение 30 июня 1965 г. на островах Кука с продолжительностью полной фазы 222,4 с представляло большой интерес, как по этой причине, так и благоприятными географическими и климатическими обстоятельствами. В полосу затмения попадали остров Мануае (нижние острова Кука), принадлежащий Новой Зеландии, и остров Беллинсгаузена, принадлежащий Франции. Так как из Новой Зеландии согласие пришло значительно раньше, то было принято решение ехать туда. Астрономическим Советом АН СССР была организована объединенная экспедиция под руководством М. Н. Гневышева из представителей Пулковской обсерватории (Д. В. Корольков, Г. Б. Гельфрейх, Р. С. Гневышева, А. Б. Берлин, Г. М. Тимофеева, Д. С. Усанов); Ленинградского университета (А. П. Молчанов, Г. П. Апушкинский, Ю. В. Никитин, В. А. Ступин), ИЗМИР АН СССР (Г. М. Никольский); ГАИШ (Е. В. Макарова, Э. В. Кононович, П. В. Щеглов, Н. И. Кожевников, А. С. Шаров, Е. А. Колежонков); ГАО АН УССР и Киевского университета (Э. А. Гуртовенко, К. Е. Скорик, Н. И. Дзюбенко); Астрономического Совета (А. И. Глебов и Н. Б. Егорова). Доставить экспедицию на остров Мануае было поручено экспедиционному судну «Витязь».

Экспедиция вышла 9 апреля из Владивостока и 10 мая подошла к атоллу Херви, состоящему из двух островов: Мануае и Те ао о ту, окруженных общим коралловым рифом. У островов уже находилось японское учебное судно «Шинтоку мару», привезшее японскую экспедицию. Выгрузка оказалась достаточно трудной, так как риф отвесно обрывается на глубину более километра, и потому стать на якорь нельзя. Сообщение с островом возможно только с помощью плоскодонных лодок, которые местные жители (маори) проводят через риф, пользуясь набегающими волнами. Они и произвели выгрузку нашего оборудования. Японцы выгружались с помощью курсантов, для которых это было практикой морского десанта. На остров прибыли, кроме нас и японцев, еще экспедиции из США, Австралии, Англии и Новой Зеландии — всего около ста человек. Начальником американской экспедиции был А. Кейс Пирс из обсерватории Китт-Пик, японской экспедицией руководил Куинджи Саито. Из Англии был доктор Блэкуэлл из Кембриджа. Все это международное сообщество образовало дружный палаточный городок. В необходимом случае все помогали друг другу. Следует иметь в виду, что на острове имелось только семнадцать рабочих-маори, законтрактовавшихся на год для ухода за кокосовыми пальмами, сбора орехов и высушивания копры. В их распоряжении был лишь небольшой трактор с прицепом.

День затмения был ясным, за исключением кратковременного образования облаков из сконденсировавшихся паров при охлаждении воздуха во время затмения. Эти облака сократили возможное время наблюдения затмения и потому снимков было получено меньше, чем ожидалось.

Радиоастрономические наблюдения, которые были только у пулковчан, прошли, как обычно, успешно.

Во время этой экспедиции мы приобрели богатый опыт работы в условиях влажного тропического климата. Он описан вместе с рекомендациями для подобных экспедиций в подробном отчете, которому специальная комиссия Президиума АН СССР дала высокую оценку и рекомендовала опубликовать. Но это не было сделано.

Солнечное затмение 22 сентября 1968 г. наблюдалось в г. Кургане. Несмотря на неблагоприятное время года, кратковременность затмения и малую высоту Солнца над горизонтом, на затмение приехало много экспедиций, помимо советских, из разных стран: США, Великобритании, Франции, Италии, Нидерландов, Швейцарии и ГДР. Согласно расчетам А. А. Михайлова и В. С. Лазаревского, наибольшая продолжительность (42 с) полной фазы и максимальная высота Солнца (18°) должны были быть в Курганской области и потому все экспедиции направились в это место.

Поскольку все советские и иностранные ученые должны были быть в одном месте, то для лучшей организации их работы было решено объединить всех в одну экспедицию, возглавлять которую было поручено М. Н. Гневышеву.

Местом для научной площадки, а также для проживания всех ученых и многочисленных советских и иностранных корреспондентов был выбран пионерский лагерь в поселке Юргамыш вблизи г. Кургана. В этом месте, кроме удобной площадки, находились пять добротных деревянных домов, а также столовая и другие подсобные помещения. Все это было свободно, так как лагерный сезон окончился. Удалось разместить около ста человек участников экспедиции. Среди приехавших были известные ученые: М. Вальдмайер (Швейцария), М. Лафинер и С. Кучми (Франция), М. Чимино (Италия), Я. Хаутгаст (Нидерланды), А. Петерсон (США), известный английский популяризатор астрономии Патрик Мур, советские ученые: С. К. Всехсвятский, Г. М. Никольский, А. П. Молчанов и многие другие. Собирался приехать из США Дональд Мензел, но он прислал только свою аппаратуру с просьбой, чтобы наблюдения на ней выполнил М. Н. Гневышев. Со своими приборами приехали также многочисленные любители астрономии.

Перед затмением около научной площадки был поставлен самолет, на котором, в случае непогоды, можно было сделать некоторые наблюдения, поднявшись над облаками. Почти все время погода, как и полагается в этот сезон, была плохая, и даже начинался снег, и только в день затмения облака разошлись, все намеченные программы были выполнены, и были получены результаты, оставившие след во всей мировой литературе по физике Солнца. В том числе были выполнены наблюдения и с аппаратурой Мензела. Американские корреспонденты, известные своей активностью, дали высокую оценку оперативности организации экспедиции. Описания этой экспедиции можно найти в работах: Гневышев, 1966, 1969б; Couzten, 1968, Laffineur, 1969; Waldmeier, Weber Susi, 1969.

После организации Горной станции мне пришлось целиком посвятить себя этому делу и большую часть времени находиться вне Пулкова. Поэтому я перестал быть очевидцем событий, происходящих в Пулкове и не могу включать их в свои воспоминания.

Как мог заметить читатель, мои воспоминания о Пулковской обсерватории отражают интересы автора в исследованиях Солнца и его влияния на Землю. В них совершенно не затрагивается физика звезд и вся астрометрия, историю которых могут написать другие специалисты.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Влияние солнечной активности..., 1971; Влияние солнечной активности на биосферу Земли / Отв. ред. М.Н.Гневышев, А.И.Оль. М.: Наука. 270 с.

Влияние солнечной активности..., 1982; Влияние солнечной активности на биосферу Земли / Отв. ред. М.Н.Гневышев, А.И.Оль. Серия «Проблемы космической биологии». М.: Наука. 233 с.

Гневышев М.Н., 1966; За лунной тенью на острова Кука // Земля и Вселенная. № 1. С. 64-72.

Гневышев М.Н., 1969а; Евгений Яковлевич Перепелкин // ИАИ, вып. Х. М.: Наука. С. 241-244.

Гневышев М.Н., 1969б; Полное солнечное затмение 22 сенnября 1968 г. /./ Земля и Вселенная. № 2. С. 54-58.

Гневышев М.Н., 1983; История Кисловодской горной станции // ИАИ, вып. XVI. М.: Наука. С. 71-90.

Гневышев М.Н., 1984; История Службы Солнца // ИАИ, вып. XVII. М.: Наука. С. 161-184.

Гневышев М.Н., 1986; О качестве астроклиматических свойств Горной астрономической станции ГАО АН СССР // Солнечные данные. № 10. С. 69-73.

Кайдановский Н.Л., 1986; У истоков радиоастрономии // ИАИ, вып. XVIII. М.: Наука. С. 17-40.

Карягина З.В., 1986; Астрономия в Казахстане в годы Великой Отечественной войны // ИАИ, вып. XIX. М.: Наука. С. 203-218.

Труды экспедиций по наблюдению солнечного затмения 19.VI.1936 г., 1938; Т. I. C. 144, 1939; Т. II. С. 153

Courten Н.С., 1968; Total Eclipse in Siberia // Sky and Telescope. Vol. 36, No. 5. P. 287-291.

Laffineur М., 1969; L'observation photographique ponderee de la couronne solaire. Eclipse totale du 22 Septembre 1968 à. Yourgamish (Siberia) // L'Astronomie. Serie A. No. 385. P. 337-351.

Waldrneier М., Weber Susi E., 1969; Die Expedition zur Beobachtung der totalen Sonnenfinsternis von 22 September 1968 // Astronomische Mitteilungen der Eidgenossischen Sternwarte Zurich. Nr. 287. S. 19.

Гневышев Мстислав Николаевич (род. в 1914 г.) – доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник-консультант Главной астрономической обсерватории АН СССР. В ИАИ опубликованы статьи «Евгений Яковлевич Перепелкин (1906-1937)» (X выпуск), «История Кисловодской Горной станции Пулковской обсерватории» (XVI выпуск) и «История Службы Солнца» (XVII выпуск).

Источник: М.Н.Гневышев. Свершения и тревоги Пулкова
(Страницы воспоминаний) // Историко-астрономические исследования,
вып. 21, с.342-368.