Ф.Д.Ашнин, В.М.Алпатов. «Российская национальная партия» — зловещая выдумка советских чекистов

«РОССИЙСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ ПАРТИЯ» — ЗЛОВЕЩАЯ ВЫДУМКА СОВЕТСКИХ ЧЕКИСТОВ

Ф.Д.Ашнин, В.М.Алпатов

В последние годы, начиная с книги С.Р.Микулинского "Очерки развития историко-научной мысли" [1], в литературе об академике В.И.Вернадском не раз обсуждался вопрос о взаимоотношениях ученого и органов Советской власти, в частности ВЧК—ОГПУ—НКВД. Однако большинство авторов в лучшем случае учитывали материалы архивного фонда самого В.И.Вернадского. Архивы бывшего КГБ по известной причине не анализировались. А между тем без них нельзя много прояснить. Мы попытаемся в какой-то мере восполнить этот пробел и рассмотрим группу дел, посвященных так называемой "Российской национальной партии" [2, 3]. В этом деле имя Вернадского встречается неоднократно. Хранится оно в Центральном архиве Федеральной службы контрразведки РФ в Москве, ленинградское — в архиве Управления ФСК РФ по г. Санкт-Петербургу. Были также использованы материалы архива РАН, фондов В.И.Вернадского и А.И.Яковлева [4, 5].

Дело никогда не существовавшей "Российской национальной партии" фабриковалось секретно-политическим отделом ОГПУ в 1933 — 1934 гг. Непосредственное руководство этой фальсификацией осуществлял будущий предатель родины заместитель начальника отдела Генрих Самойлович Люшков. В 1938 г., став к тому времени комиссаром госбезопасности и начальником УНКВД по Дальневосточному краю, он переметнулся на сторону японцев и консультировал их разведку до августа 1945 г., когда и был убит новыми хозяевами [6]. Само название "Российская национальная партия" далось чекистам с трудом, было придумано лишь в конце следствия в феврале 1934 г.

Дело РНП иногда в литературе неточно называют "делом славистов". Проходили по нему главным образом представители интеллигенции, проживавшие в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Минске, Краснодаре, Смоленске, Ярославле. Среди арестованных (с сентября 1933 г. по апрель 1934 г.) было много видных деятелей науки: академики М.Н.Сперанский и В.Н.Перетц, члены-корреспонденты АН СССР Н.Н.Дурново, Г.А.Ильинский, A.M.Селищев, будущие академики В.В. Виноградов и Г.А.Разуваев, а также искусствоведы Ф.И.Шмит, Н.П.Сычев, П.И.Нерадовский, этнографы А.А.Миллер, Д.А.Золотарев, Б.Г.Крыжановский, С.А.Теплоухов, Ф.А.Фиельструп, антрополог Г.А.Бонч-Осмоловский, лингвисты В.Н.Сидоров, П.А.Расторгуев, И.Г.Голанов, литературоведы и филологи В.Ф.Ржига, А.Д.Седельников, Н.Л.Туницкий, Н.И.Кравцов, реставратор и архитектор П.Д.Барановский, нумизмат P.P.Фасмер, музыковед К.В.Квитка и др.; об одном из пострадавших ученых — Б.Л.Личкове — мы будем говорить специально. Но среди арестованных были и скромные агрономы, врачи, музейные работники; их привлечение к делу должно было свидетельствовать о "массовости организации". Колесо репрессий подмяло под себя более 100 человек, в том числе 34 — в Москве и 37 — в Ленинграде (дела обоих академиков шли отдельно). Судьбы арестованных сложились по-разному. Довольно многие после нескольких лет заключения или ссылки вернулись к работе. Но во время следствия покончили самоубийством С.А.Теплоухов и Н.Л.Туницкий, погиб от несчастного случая Ф.А.Фиельструп. В 1937 г. после повторного "суда" было расстреляно не менее 14 человек, в том числе Н.Н.Дурново, Г.А.Ильинский, Ф.И.Шмит, Б.Г.Крыжановский, умерли в лагере или в ссылке В.Н.Перетц, А.А.Миллер, Д.А.Золотарев, P.P.Фасмер, А.Д.Седельников и др. [7—11].

Существо дела формулировалось в "Обвинительном заключении" в Москве следующим образом: "Проведенным по делу следствием установлено, что в Москве, Ленинграде, на Украине, в А<зово>-Ч<ерноморском> к<рае>, в Белоруссии, в Зап<адной> и Ив<ановской> областях существовала разветвленная контрреволюционная национал-фашистская организация, именовавшаяся "Российская национальная партия", ставившая своей целью свержение Советской власти и установление в стране фашистской диктатуры. "Российская национальная партия" объединяла в своих рядах различные националистические элементы на платформе общности интересов борьбы с Сов<етской> властью. Контрреволюционная организация "НРП" была создана по прямым указаниям русского фашистского центра, возглавляемого князем Н.С.Трубецким, P.O.Якобсоном, П.Г.Богатыревым¹ и другими" [2, т.10, л.1].

Сейчас уже нет необходимости доказывать, что никакой "разветвленной контрреволюционной национал-фашистской организации" не существовало, а ее "участники", хотя в большинстве своем и не жаловали Советскую власть, но не могли и помышлять о вооруженной борьбе. Все это было установлено еще в 50 — 60-е годы: осужденные по ленинградскому делу были реабилитированы 28 ноября 1956 г., В.Н.Перетц — 9 июля 1957 г., "москвичи" — 26 октября 1964 г. Лишь реабилитация М.Н.Сперанского по случайным причинам задержалась до 1990 г.

Имя академика В.И.Вернадского появляется в следственном деле не сразу. До января 1934 г. в протоколах допросов его нет. Однако в январе ученого начинают упоминать в качестве одного из руководителей "партии" самые разные подследственные, и знавшие его, и не знавшие. Несомненно, эти показания инспирировались в соответствии с общей установкой следствия.

Ленинградский славист В.Н.Кораблев, ученый секретарь Института славяноведения АН СССР, закрытого в связи с данным делом в начале 1934 г. и воссозданного в Москве в годы войны, показывал 29 января 1934 г.: "В организацию я вступил в 1929 году, будучи завербован в нее академиком Перетцем... Я входил в ее руководящий центр, состоящий помимо меня — Кораблева — из академиков Вернадского, Курнакова и Перетца, профессора Крыжановского и профессора Сычева" [2, т.10, л.90].

В тот же самый день в Москве допрашивали Н.Н. Дурново. Этому ученому была уготована особая роль в фабрикации дела. В 1924 — 1927 гг. он жил в Чехословакии, где тесно общался с упомянутыми Н.С.Трубецким, P.O.Якобсоном и П.Г.Богатыревым, а затем, на свою беду, вернулся на родину. Следователь заставил ученого показать, что тот будто бы перед отъездом в СССР получил от "руководителей русского фашистского центра" задание завербовать несколько видных ученых, в том числе и В.И.Вернадского. К своему несчастью, Н.Н.Дурново сфотографировался перед отъездом с Трубецким, Якобсоном и Богатыревым. Фотографию приобщили к делу, сделав главным доказательством факта "совещания фашистского центра". Н.Н.Дурново, правда, заявил, что лично с Вернадским знаком не был и перепоручил "вербовку" академику М.Н.Сперанскому (тогда тот еще не был арестован) [2, т.4, л.301].

Академик В.И.Вернадский
(1863–1945)

Несколькими днями раньше, 21 января, сотрудница Украинского отделения этнографического отдела Русского музея М.А.Фриде дала показание на В.И.Вернадского как на члена правления Украинского научного общества в Ленинграде [2, т.9, л.85]. Это общество, объединявшее ленинградских украинистов и любителей украинской культуры, сотрудники ОГПУ решили "сделать" одной из ячеек "Российской национальной партии" и разгромить. Все три председателя общества — В.Н.Перетц, Б.Г.Крыжановский, В.Н.Кораблев — и многие члены были репрессированы. В.И.Вернадский, в прошлом первый президент Всеукраинской академии наук, остававшийся ее членом, продолжал интересоваться делами украинской науки. Это также считалось "доказательством" его контрреволюционной деятельности.

Показания о В.И.Вернадском заставляли давать и людей, заведомо его не знавших. Видный искусствовед, бывший заведующий художественным отделом Русского музея П.И.Нерадовский, говоря в 1956 г. об обстоятельствах следствия, писал: "Обвиняли меня также в том, что я входил в контрреволюционную организацию, возглавляемую академиком Вернадским, но я с чистой совестью на это обвинение отвечал, что такой организации не знал, также как и не знал никакой другой контрреволюционной организации" [3, т.5, л.548].

Академик М.И.Сперанский
(1863–1938).

Перед самым вынесением приговора, 28 марта 1934 г. была проведена очная ставка между охотно давшим показания В.Н.Кораблевым и так и не признавшим себя виновным крупнейшим московским славистом A.M.Селищевым. В последние месяцы перед арестом он работал в ленинградском Институте славяноведения, но жил в Москве и периодически ездил в Ленинград. На следствии ему поэтому приписали роль "связного". В.Н.Кораблев заявил: «В ноябре 1933 года в Ленинграде Селищев в разговоре со мной рассказал мне о существовании в Москве организации, именуемой "Российская национальная партия"... Дальше он мне рассказал, что руководство московской группы РНП связано по работе с руководством ленинградской и что эта связь поддерживается через Сперанского в Москве и академика Перетца в Ленинграде, а также через него — Селищева — с академиком Вернадским» [2, т.8, л.511—512]. Напомним, что В.И.Вернадский тогда еще жил в Ленинграде, в Москву он переедет в 1935 г. A.M.Селищев на вопрос "Подтверждаете ли вы показания Кораблева В.Н.?" ответил: "Не подтверждаю. Факт встречи с Кораблевым В.Н. в ноябре месяце 1933-го я подтверждаю. Никаких разговоров с Кораблевым о контрреволюционной организации я не вел. Академика Вернадского я не знаю" [2, т.8, л.513].

В январе 1934 г. одним из последних в Ленинграде арестовали видного востоковеда-нумизмата, хранителя нумизматического отдела Эрмитажа P.P.Фасмера [12]. Его родным братом был славист Макс Фасмер, автор знаменитого этимологического словаря русского языка, дважды издававшегося у нас. М.Фасмер жил в Берлине, братья переписывались. Германия уже стала фашистской, и можно было говорить еще об одной связи с "закордонными контрреволюционными организациями". И здесь речь шла о В.И.Вернадском, во время загранкомандировок бывавшем в Германии. В "Протесте" ленинградской военной прокуратуры (10 ноября 1956 г.) имеющиеся в деле показания об этом суммируются так: "Из показаний Кораблева видно, что связь с фашистскими кругами Германии осуществлялась через участников контрреволюционной организации Фасмера и Вернадского. В чем конкретно она заключалась, из показаний Кораблева не видно. Допрошенный по делу обвиняемый Фасмер по существу этого вопроса показал, что связь с представителями фашистской партии Германии он осуществлял через своего брата Макса Фасмера и других лиц, приезжавших из Германии. Далее Фасмер сказал, что от Вернадского он получал несколько раз денежные суммы в размере 100 рублей, которые давались ему по указанию Макса Фасмера, проживавшего в Германии, что его брат Макс Фасмер регулярно посылал некоторые денежные суммы в Прагу близким Вернадскому белоэмигрантам.

P.P.Фасмер в тюрьме (1934).

Допрошенный в 1956 г. обвиняемый по настоящему делу профессор Б.Л.Личков показал: во время пребывания в лагерях Фасмер рассказал ему, что на предварительном следствии он оговорил себя и других, что до ареста он с Вернадским имел договоренность через своего брата Макса Фасмера, проживавшего в Германии, снабжать деньгами в определенной сумме дочь Вернадского, проживавшую в Праге, а Вернадский эту же сумму денег будет отдавать Фасмеру для матери Фасмера, проживавшей в Ленинграде². Это обстоятельство, заявил Фасмер, было интерпретировано органами следствия как враждебные действия" [2, т.11, л.345].

Но главным звеном в цепи обвинений против В.И.Вернадского должны были стать показания одного из ближайших его друзей — профессора ЛГУ Бориса Леонидовича Личкова (1888 — 1966), арестованного 5 января 1934 г. Это имя хорошо известно биографам В.И.Вернадского. Интереснейшая переписка В.И.Вернадского с Б.Л.Личковым продолжалась с 1918 г. по 1944 г. и не обрывалась даже тогда, когда Б.Л.Личков находился в лагерях. В 1979 — 1980 гг. она была издана в двух томах, к сожалению, со значительными купюрами [13]. Нельзя было сказать ни слова об аресте и заключении одного из авторов писем: все упоминания об этом сняты, а в комментариях пребывание Б.Л.Личкова в Средней Азии, его работы на строительстве канала Москва—Волга и Рыбинской ГЭС именуются "командировкой". Тем не менее письма дополняют имеющиеся в деле сведения о судьбе Б.Л.Личкова³.

Ни с кем из других арестованных по данному делу Б.Л.Личков совершенно не был связан. В "формуле обвинения" ему инкриминируется, что он якобы "участвовал в организации диверсии с целью уничтожения Опытной сапропелевой станции в Залучье" и "руководил деятельностью ячейки в Сапропелевом комитете по срыву опытных и практических разрешений сапропелевой проблемы в СССР, имеющей крупное хозяйственное и оборонное значение для страны" [3,т.3, л.1300]. Однако в 1939 г. в ходатайстве о пересмотре дела, перечислив фамилии сотрудников Сапропелевого комитета, Б.Л.Личков писал: "Ни одного из этих лиц ГПУ не тронул и ни одному не предъявлено никакого обвинения. Обвинение же получил я, как раз не принимавший участия в работе названного Комитета, что можно доказать и документами и показаниями названных лиц" [3, т.1, л.349]. Достаточно сказать, что сапропелевой проблемой занимались химики, а Б.Л.Личков был геологом и гидрологом. Он был связан с комитетом лишь тем, что Сапропелевый комитет входил в Комиссию по изучению производительных сил (КЕПС). В 1927–1930 гг. Личков был ее ученым секретарем. Как известно, возглавлял КЕПС В.И.Вернадский. Главной целью ареста Б.Л.Личкова было стремление секретно-политического отдела ГПУ собрать показания на академика. И Б.Л.Личкова длительными допросами, лишением сна и угрозами репрессировать семью заставили "признаться" в том, что в 1929 г. В.И.Вернадский "завербовал" его в "фашистскую организацию".

В упомянутом выше ходатайстве 1939 г. Б.Л.Личков писал об этом: "Единственное, в чем я могу себя считать виновным и в чем я очень каюсь, это в этом, что в своих показаниях возвел напраслину на самого себя и на двух наших крупнейших ученых, которых должна чтить вся страна, — академиков В.И.Вернадского и Н.С.Курнакова, будто они стояли во главе антисоветской организации, в которой членом был я. Оправдания этому моему поступку, не имевшему, к счастью, печальных последствий, нет, и он лежит на моей совести, а объяснением его может служить та угроза по отношению к семье моей, которую вполне реально поставили допрашивавшие меня следователи" [3, т.1, л.349].

В "формуле обвинения" в связи с Б.Л.Личковым имя В.И.Вернадского упомянуто трижды: "Будучи завербован академиком Вернадским В.И., входил в контрреволюционную фашистскую организацию при КЕПСе и Сапропелевом комитете Академии наук"; "По директивам члена центра — академика Вернадского В.И. — намеренно тормозил ход научно-исследовательских работ и скрывал от государства полученные результаты по этим работам"; "Находясь под стражей, предпринял попытку установить нелегальную связь с находящимся на свободе руководителем организации академиком Вернадским В.И." [3, т.3, л. 1299—1300]. Последний пункт обвинения требует расшифровки, которую мы также находим в деле. Этот потрясающий эпизод должен, на наш взгляд, найти место в биографии В.И.Вернадского.

В деле о поступке Б.Л.Личкова сказано следующее: "Через арестованного... содержащегося в одной с Личковым камере Д<ома> п<редварительного> з<аключения>, решил в канун освобождения сокамерника дать поручение через Хлопиных⁴ сообщить находившемуся в загранкомандировке Вернадскому чтобы предостеречь последнего об опасности в случае возвращения в СССР" [43, т.1, л.217].

Далее следует протокол допроса:

Вопрос: Передали ли вы какую-либо записку из ДПЗ указанным лицам?

Ответ: Нет, записки я не передавал, учитывая, что жена моя может недоверчиво отнестись к посланному и в силу этого мое поручение не достигнет цели, я дал... кусок деревянной ложки, находившейся при мне в камере, на котором выцарапал имена уменьшительные своих дочерей и слово "привет". Так как уменьшительные имена дочерей моих известны лишь мне и моей жене, то последняя, получив из рук посланного кусочек дерева с именами, очевидно, могла довериться и сделать то, о чем должен был просить посланный.

Вопрос: Считаете ли вашу попытку наладить нелегальные отношения с руководителем организации В.И.Вернадским контрреволюционным актом?

Ответ: Да, поскольку я предпринял попытку, находясь под стражей, связаться с руководителем организации В.И.Вернадским несомненно с целью лишить следствие возможности допросить последнего по делу. Контрреволюционность моего поступка усугубляется также тем, что настаивал на необходимости остаться Вернадскому за границей, я понуждал последнего к невозвращенчеству и тем самым лишал Советский Союз одного из самых крупных ученых в мире. Я прошу также учесть, что мною руководили также чисто человеческие побуждения, поскольку, как мне известно из заключения врачей, Вернадский, которому 72 года, страдает серьезными болезнями и нуждается в полном покое [3, т.1, л.218].

Что было бы, если бы посланец Б.Л.Личкова дошел до места назначения, а верный учителю В.Г.Хлопин нашел способ сообщить за рубеж предостережение? История советской науки могла бы тогда сложиться по-иному. Однако, скорее всего, план подследственного был обречен с самого начала: сосед по камере явно был "подсадным". Следствие лишь получило дополнительный повод глумиться над заключенным, а Б.Л.Личков — лишь дополнительный источник страданий. В.И.Вернадский же, находившийся с лета 1933 г. в загранкомандировке, вскоре, в феврале 1934 г., вернулся в Ленинград, ничего не зная о том, что в ОГПУ в это время решалась его судьба.

В "формуле обвинения", утвержденной 20 марта 1934 г., имя В.И.Вернадского упомянуто также еще в отношении двух лиц: P.P.Фасмера и химика И.А.Андреевского, который якобы также в "организацию" был "вовлечен академиком Вернадским В.И." [3, т.3, л.1302]. Впрочем, этот ученый был близок не столько к В.И.Вернадскому, сколько к другому видному исследователю академику Н.С.Курнакову.

В "заключении" помпрокурора Ленинградской области Виденека значилось, в частности: "РНП состояла из центра, находящегося в Ленинграде в составе академиков Вернадского, Перетца, Курнакова, Державина, Сперанского и Шмита⁵ и профессоров Кораблева, Ильинского, Селищева. По делу привлечены Кораблев и Шмит, в отношении других материал выделен" [3, т.1, л.340]. Дата "заключения" — 21 марта 1934 г.

Появившееся несколькими днями позже "Обвинительное заключение" по московскому делу содержит, однако, несколько другой список:

Н.С.Державин, М.С.Грушевский, В.И.Вернадский, Н.С.Курнаков, В.Н.Перетц, Н.Н.Дурново, М.Н.Сперанский, Г.А.Ильинский, В.Н.Кораблев. В частности, под №3 стоит: "Академик Вернадский В.И., б. член ЦК кадетской партии, сын его — видный деятель евразийского движения за кордоном⁶, проживает в Ленинграде" [2, т.10, л.2]. В обвинительном заключении говорилось среди прочего о "создании повстанческих ячеек" и о намерении убить В.М.Молотова.

Однако из девяти членов "политического центра Российской национальной партии" к концу марта 1934 г. под стражей находилось лишь трое: Н.Н.Дурново, Г.А.Ильинский и В.Н.Кораблев. Именно они не были академикамИ.Вскоре, 29 марта, состоялся неправый суд на членами "организации". Все обвиняемые были разделены на две категории и судимы в два приема, в разные дни и разными органами: одни — коллегией ОГПУ на большие сроки (29 марта), другие — особым совещанием при коллегии ОГПУ и с более мягкими приговорами (2 апреля). Общее было одно: суд скорый, заочный, без прокурора и защиты. Н.Н.Дурново, Г.А.Ильинский и В.Н.Кораблев, как и Б.Л.Личков, получили максимальный по данному делу срок — десять лет лагерей (замененный В.Н. Кораблеву ссылкой).

Судьбу же шестерых академиков, как и некоторых других лиц, упоминавшихся в показаниях, еще предстояло решить. За день до решения Особого совещания, 28 марта 1934 г., появилось постановление:

"1934 года, марта 28 дня я, уполномоченный 2 отделения СПО ОГПУ Иоселевич, рассмотрев сего числа следственное дело за № 2554 по обвинению Дурново Н., Дурново А.⁷, Ильинского Г. и других в принадлежности к контрреволюционной организации "Российская национальная партия" и принимая во внимание, что в отношении: ...^(*) необходимо дополнительное расследование и уточнение имеющихся материалов, а посему ПОСТАНОВИЛ: Имеющиеся материалы в отношении перечисленных выше лиц выделить в отдельное производство" [2, т.10, л.36]. Под № 4 в списке стоит В.И.Вернадский. В Ленинграде раньше, 15 марта 1934 г., появилось сходное постановление со списком из 19 человек, где В.И.Вернадский находится под № 3. Постановляющая часть здесь, однако, несколько иная: "Следственный материал на поименованных лиц из дела № 6952-33 г. выделить для дальнейшей разработки" [3,т.3, л.1239].

Особенно впечатляет ленинградский список: из 19 человек 12 в разное время состояли в Академии наук СССР: академики В.И.Вернадский, Н.С.Курнаков, М.С.Грушевский, М.Н.Сперанский, В.Н.Перетц, Н.С.Державин, Н.Д.Зелинский, Б.М.Ляпунов, В.Н.Ипатьев (к тому времени уже эмигрировавший), будущие академики В.Г.Хлопин, А.В.Николаев и А.П.Виноградов, будущий член-корреспондент А.Д.Петров. Особо отметим двух других людей из окружения В.И.Вернадского: уже упоминавшегося В.Г.Хлопина и А.П.Виноградова (оба впоследствии станут его преемниками по руководству двумя созданными им научными коллективами), а также входящих в этот же список сотрудников Сапропелевого комитета, вопрос об аресте которых все же обсуждался. Многие из этого списка кончат жизнь в почете, Н.Д.Зелинский, В.Г.Хлопин и А.П.Виноградов еще в сталинское время станут Героями Социалистического Труда (в 1985 г. это же звание получит и осужденный по данному делу на 10 лет Г.А.Разуваев), но в марте 1934 г. всех их сочли "изобличенными в причастности к к/р организации". Стоял вопрос об аресте.

Московский список совпадает с ленинградским в части, касающейся шести академиков, объявленных членами "центра". Среди остальных есть тоже немало известных имен: языковед, главный редактор знаменитого словаря Д.Н.Ушаков, литературовед Н.К.Гудзий, фольклорист Ю.М.Соколов⁸, экономист Л.Н.Яснопольский, филологи М.В.Щепкина, В.Д.Кузьмина и др. Есть, однако, в этом списке и архитекторы, экскурсоводы, реставраторы.

Вопрос о том, следует ли продолжать дело, обсуждался в конце марта и начале апреля. В отношении "рядовых членов организации" решили ограничиться теми, кто уже был арестован. Аресты же тех, кто не имел звания академика, по данному делу после февраля 1934 г. не производились. Как показала последующая проверка при пересмотре дел, по крайней мере, пять человек из московского списка и один из ленинградского позже были репрессированы. Большинство же так никогда не узнало о том, какая беда их подстерегала.

Судьба академиков решалась, по-видимому, на высоком уровне; на каком именно — из дела узнать нельзя. В конце концов решено было остановиться на аресте только двух — М.Н.Сперанского и В.Н.Перетца. Решение об этом было принято до 11 апреля 1934 г.; в этот день появляется распоряжение начальника СПО Г.Молчанова вернуть уже отправленных в лагерь Б.Г.Крыжановского и А.Д.Седельникова; как видно из последующего, они предназначались для очных ставок с этими академиками⁹. В ночь с 11 на 12 апреля М.Н.Сперанский в Москве и В.Н.Перетц в Ленинграде были арестованы. На очных ставках с ними был и В.Н.Кораблев, еще недавно дававший показания о "контрреволюционных связях" В.Н.Перетца и М.Н.Сперанского с В.И.Вернадским, теперь имя последнего он уже не упоминает. И вообще оно больше не встречается в материалах следствия, равно как и имена М.С.Грушевского, Н.С.Курнакова, Н.С.Державина. Видимо, наверху окончательно решили этих ученых не трогать. Тем не менее, показания на них из дела не изымались¹⁰.

Профессор Б.Л.Личков.
Тюремная фотография (1934).

Почему В.И.Вернадский не был арестован? Можно согласиться с теми, кто считает главной причиной практическую ценность его исследований для государства. В итоге аресты 5 января 1934 г. Б.Л.Личкова, Г.А.Разуваева, И.А.Андреевского и химика М.Г.Валяшко стали единственными арестами по данному делу представителей "актуальных" специальностей; большинство пострадавших ученых занималось науками, которым в те времена нередко отказывали в праве на существование. Однако упомянутая выше причина не единственная. Например, избежал ареста и М.С.Грушевский¹¹. Видимо, в преддверии предполагаемого перевода Академии наук СССР в Москву, означавшего большее государственное внимание к этой организации, решили не устраивать второе "дело академиков", подобное избиению научных кадров 1929 — 1930 гг. Сочли достаточным показательное изъятие лишь некоторых. Для этой роли лучше всего подходили М.Н.Сперанский и В.Н.Перетц, принадлежавшие к наиболее консервативной части академии, не скрывавшие неприязни к советскому строю; по сравнению с ними Н.С.Державин стоял на вполне советских позициях и был в хороших отношениях с Н.Я.Марром. Впрочем, обо всем этом можно только гадать.

Вероятно, Владимир Иванович хлопотал за своего коллегу с самого начала, хотя известные нам письменные ходатайства начинаются лишь с 1936 г. Видимо, поэтому лагерная судьба Б.Л.Личкова с первых месяцев отличалась, например, от судьбы Г.А.Разуваева, который, пособственным воспоминаниям, значительную часть срока провел на лесоповале [14]. Б.Л.Личков же так и не был отправлен в БАМЛаг ОПТУ в г. Свободный, как того требовало предписание от 4 апреля 1934 г. [3, т.1, л.364]. Вместо этого он попал в Среднюю Азию (Ферганская и Зеравшанская долины), где, как писал позже, "работал по изучению геологии и гидрологии совхозов НКВД" [3, т.1, л.350]. Большую часть 1934 г. заключенный Личков провел в экспедициях, затем обрабатывал их результаты в Ташкенте. Но закончить среднеазиатские работы не удалось: осенью Б.Л.Личкова откомандировали на строительство канала Москва—Волга, с конца 1935 г. перевели на строительство Рыбинской ГЭС. Работал он в качестве гидролога, урывками занимался наукой, печатался в ведомственных изданиях НКВД, в журнале "Природа". Главные же свои труды тех лет он отправил в Академию наук и, как видно из комментариев к списку его научных трудов [13, т.1, л.357 — 358], почти все из них либо не сохранились, либо остались в рукописи.

В 1990 г. в "Вестнике АН СССР" напечатана подборка писем В.И.Вернадского в защиту Б.Л.Личкова [15]. Все они воспроизведены по экземплярам, сохранившимся в архиве В.И.Вернадского. Судебное дело содержит ранее не известное письмо Н.И.Ежову от 15 июля 1938 г. и окончательный вариант письма Л.П.Берии с датой 27 апреля 1939 г. Других писем В.И.Вернадского в деле нет. Обращение к Н.И.Ежову публикуется ниже полностью:

Академия наук

Союза Советских Социалистических Республик

Директор Биогеохимической лаборатории

Староремонтный пер., д. 35 Санаторий "Узкое".

15 июля 1938 г.

Многоуважаемый Николай Иванович,

Обращаюсь к Вам, так как думаю, что только Вы можете помочь в деле, о котором я пишу, и так как считаю нравственным долгом обратить Ваше внимание на возможную гибель большого ученого, чрезвычайно нужного для нашей страны и уже сделавшего государственно крупное и нужное дело в постройке канала Москва—Волга и в Волгострое.

Дело идет о профессоре Б.Л.Личкове, которого я знаю больше двадцати лет¹² и считаю благородным, честным человеком и одним из крупнейших геологов в мировом масштабе, от которого по его возрасту можно ждать еще много впереди, если он выживет. Такие люди редки, и преждевременная гибель их государственно вредна. Я никогда не верил в возможность тех поступков, в которых его обвиняли, и думал вначале, что это одна из тех ошибок, которые, к сожалению, возможны и постоянно бывают в этих делах.

Но теперь после последнего процесса для меня стало ясным, как и для многих других, что его заключение — дело Ягоды и его помощников, которые оказались в составе Академии наук¹³. Я уверен, что случай с Личковым не единичный и что есть какие-то общие меры, которые связаны с расследованием действий преступной деятельности Ягоды — насколько они отразились на его жертвах.

Считая Б.Л.Личкова одним из крупнейших молодых — по сравнению с моим возрастом — геологов, обращаюсь к Вам с просьбой о пересмотре его дела. Если Вы найдете нужным, я готов письменно или лично представить Вам, или кому Вы укажете, оценку научной работы проф. Б.Л.Личкова. Должен добавить, что Личков уже больше четырех лет находится в тяжелых условиях, и здоровье его хрупкое. К счастью, он имел возможность большую часть этого времени провести на научной работе и не отстал благодаря этому от современного уровня знания. Она поддержала его в его несчастье. С ним вместе невинно страдает его семья¹⁴.

С совершенным уважением

В.И.Вернадский

Москва, 2, Дурновский пер., 1-6, кв. 2. Телеф.: Г-1-59-16

[3, т.1, л.355]

По содержанию письмо Вернадского Л.П.Берии от 27 апреля 1939 г. сходно с приведенным выше. Однако в нем нет явно чувствующейся в письме Ежову тревоги за жизнь Бориса Леонидовича. Видимо, В.И.Вернадский учитывал, что волна репрессий, которая в июле 1938 г. была на подъеме, к апрелю 1939 г. стала спадать. К тому времени стабилизировалось и положение Б.Л.Личкова: при Ежове его перевели в плотники, а в марте 1938 г., судя по письму В.И.Вернадского жене Б.Л.Личкова [13, т.11, с.118], предполагалась отправка (так и не состоявшаяся) последнего из Рыбинска в какое-то другое место. В 1939 г. Б.Л.Личков уже вновь работал гидрологом.

Скорее всего, письма Вернадского Ежову и Берии не сыграли заметной роли. Пересмотр дела начался с протеста А.Я.Вышинского в Особое совещание НКВД СССР от 19 февраля 1939 г. В нем, в частности, сказано: "В процессе допроса Личков заявил, что был завербован в к. р. организацию академиком Вернадским, эти показания не проверены, академик Вернадский не допрошен, не репрессировался, а работает и по настоящее время.

В поданных заявлениях Личков вину свою отрицает, заявляя, что показания им даны вынужденно.

Вредительская деятельность Личкова не доказана, т.к. к сапропелиевому делу он отношения не имел.

По сообщению президента Академии наук академика Комарова, Личков является крупным ученым, за время пятилетнего пребывания в лагерях принес большую пользу, за что трижды отмечен приказами и премирован".

Казалось бы, если "вредительская деятельность не доказана", то можно было бы ставить вопрос о реабилитации ни в чем не повинного ученого. Но нет, Вышинский предлагает иное:

"Считаю возможным дело в отношении Личкова пересмотреть, ограничиться отбытым сроком и из-под стражи освободить" [3, т.3, л.1316].

"Сообщения" В.Л.Комарова, явно сделанного по просьбе В.И.Вернадского, в деле нет. Возможно, оно было устным. Но именно оно сыграло решающую роль в согласии на пересмотр дела; могла состояться беседа В.И.Вернадского с А.Я.Вышинским. В конце января 1939 г. прошли выборы в Академию наук, одним из новых академиков стал А.Я.Вышинский. Академия выполнила поступивший сверху приказ, но и прокурор СССР понимал, что ему нужно стать своим человеком в академической среде. Можно ли в данной ситуации проигнорировать просьбу влиятельных академиков? Кстати, случай с Б.Л.Личковым не единственный.

Однако бюрократическая машина работала медленно. Почти весь 1939 г. ушел на переписку между инстанциями и сбор сведений. Лишь 9 октября оперуполномоченный 3-го отделения Особого совещания НКВД СССР Бабаев составил "Заключение", повторявшее аргументы и выводы А.Я.Вышинского. В частности, о В.И.Вернадском там сказано: "Вернадский, который по показаниям Личко[ва] и других соучастников названной организации, проходит как руководитель ее, до сих пор не репрессировался и не допрашивался" [3, т.1, л.323]. 17 октября Особое совещание постановило: "Решение бывшей коллегии ОГПУ от 29-го марта 1934 г. изменить. Ограничиться отбытым сроком наказания. Личкова Бориса Леонидовича из-под стражи освободить" [3, т.1, л.332]. Все соответствовало предложению А.Я.Вышинского. Но бюрократическая процедура длилась еще три недели, и лишь 6 ноября 1939 г. В.Л.Личков смог покинуть лагерную зону, пробыв в заключении без двух месяцев шесть лет.

Формулировка, придуманная А.Я.Вышинским, не делала ученого полноправным гражданином. В Москву и Ленинград Б.Л.Личков мог приезжать лишь на короткое время: проживать там, как и в других крупных городах, ему запрещалось. К тому же его не отпускало начальство Волгостроя. Более года он жил за пределами лагеря, но работа оставалась прежней. Лишь в феврале 1941 г. Б.Л.Личков переехал в Самарканд, где преподавал в университете. В 1942 г. его пригласили на работу в Сталинабад (Душанбе). Три года В.И.Вернадский хлопотал о присвоении ему степени доктора наук. Но звания профессора, сохранявшегося за ним и в лагере, он в 1941 г. лишился из-за отсутствия в тот момент ученой степени. Лишь после войны Б.Л.Личков вернулся в Ленинград, а профессорское звание получил заново в 1948 г. Реабилитировали его еще при жизни в 1956 г.

Имя В.И.Вернадского тесно связано с судьбой еще одного пострадавшего по делу ТНП — академика М.Н.Сперанского. Его судьба сложилась несколько иначе, чем остальных "подельников". По заступничеству брата, известного педиатра Г.Н.Сперанского, он был освобожден из-под стражи под подписку о невыезде через три дня после ареста, а приговор о трехлетней ссылке в Уфу не вошел в силу и был в ноябре 1934 г. объявлен условным [7]. Ученый остался в Москве, продолжал научную работу, но был исключен из числа академиков и потерял возможность печататься. Будучи тяжело больным, он в конце 1937 г. решил установить связь со своим ровесником и коллегой по академии В.И.Вернадским. С этой целью Михаил Несторович обратился к своему знакомому, члену-корреспонденту АН СССР А.И.Яковлеву, пострадавшему по "делу академиков" 1929–1930 гг. и лишь недавно вернувшемуся в Москву из ссылки (из академии, однако, Яковлев не исключался). 9 декабря 1937 г. М.Н.Сперанский писал А.И.Яковлеву: "За Вашу готовность поговорить с В.И.Вернадским усердно благодарю. Это будет очень кстати" [5, л.2]. В новом письме от 23 декабря: "Ваше письмо получил и тотчас же написал Владимиру Ивановичу, прося разрешения повидаться с ним" [5, л.3].

Встреча состоялась в конце декабря 1937 г. или в начале января 1938 г., В.И.Вернадский прислал за М.Н.Сперанским машину, дал опальному коллеге советы, как добиться разрешения на публикацию своих трудов. 19 января 1938 г. М.Н.Сперанский пишет В.И.Вернадскому: "Исполняя Ваше поручение, посылаю краткую записку о моем деле... К записке на всякий случай прилагаю список не напечатанных моих работ, о чем мы с Вами говорили, и выписку из академической газеты: м. б., она пригодится при разговоре о "панславизме" и "славянофильстве" [4, л.4–5]. 18 февраля М.Н.Сперанский послал В.И.Вернадскому список своих неизданных работ для передачи президенту академии В.Л.Комарову, надеясь в сопроводительном письме на новую встречу с адресатом [4, л.3]. Помочь взялись также академики С.А.Чаплыгин и Д.М.Петрушевский. Но уже в конце февраля Михаил Несторович писал в последнем письме В.И.Вернадскому: "К сожалению, лично поблагодарить Вас за хлопоты не могу: вот уже неделю как сижу или, лучше сказать, лежу дома с плевритом в правом легком, осложненным невралгией; не знаю, когда разрешится тот и другой" [4, л.7]. Помощь коллег опоздала:

12 апреля 1938 г. Михаил Несторович умер. После этого вопрос об издании его трудов уже не поднимался. Они были опубликованы лишь в 50-е годы. И последний по времени документ — рукописный текст В.И.Вернадского "Хронология 1934", написанный в годы войны в эвакуации на курорте Боровое в Казахстане. (Мы благодарим В.П.Волкова, познакомившего нас с фрагментом "Хронологии", посвященным Б.Л.Личкову и P.P.Фасмеру.) Вот он.

... Арест Б.Л.Личкова, сперва направленного по этапу в Ташкент, а затем — тоже этапом — направленного на канал Волга—Москва, где он геологически работал. Этот арест был связан с каким-то доносом на акад(емика) Курнакова и меня. На меня через Личкова, Курнакова, его гл(авный) ассистент Андреевский (провокатор) и еще несколько химиков. Нас не тронули, — но, сколько можно судить — весь донос лживый и люди пострадали невинно и даже трудно <...>* понять почему все это произошло. С Б.Л.Личковым я все время переписывался. Между прочим выяснилось, что Личков встретился с молодым служащим в Эрмитаже Фасмером — нумизматом. В допросе его выяснилось, что он получил деньги от нас, а его брат, профессор-филолог Берлинского университета передавал ежемесячно соответствующую сумму Ниночке. Это широко распространенное явление, очевидно, не может считаться политическим преступлением, а бытовым выходом из житейских затруднений, создаваемым полицейским режимом. Мы с Курнаковым стояли во главе! Личков прекрасно как геолог работал на канале Волга—Москва, а потом около Рыбинска ...**.

[16, л.112–113]

В деле нет никаких данных для содержащейся у В.И.Вернадского характеристики И.А.Андреевского, осужденного по делу РНП к 10 годам лагерей и не вернувшегося из мест заключения. В остальном запись Владимира Ивановича, несомненно, основанная на беседах с Б.Л.Личковым в 1939–1940 гг., вполне соответствует тому, что известно из дела. Таким образом, В.И.Вернадский, хотя и с опозданием, узнал, какая опасность грозила ему в 1934 г.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Показания арестованного В.Н.Кораблева о В.И.Вернадском
от 20 февраля 1934 г.

(следователь Михайловский)

Члена центра акад. Вернадского я знаю по Академии наук, но личных встреч, бесед и совещаний с ним не имел. Как мне передавали Перетц, близко связанный с Вернадским, и ряд других лиц, у Вернадского многогранные заграничные связи, установленные им во время его поездок за границу до империалистической войны и во время научных поездок после Октябрьской революции. Наиболее тесные связи у Вернадского с Чехословакией и Германией. В Праге живет его замужняя дочь, с которой он поддерживает тесные связи. Частые поездки в Прагу дали Вернадскому возможность настолько хорошо ознакомиться с чешским языком, что он свободно читает по-чешски. Когда я в конце 1931 года стал ближе к академическим кругам, мне стало известно, что Вернадский систематически берет из библиотеки Академии наук чешские политические журналы, в которых совершенно не печатается статей по той науке, которой занимается Вернадский. Последний поддерживает постоянные связи также с Америкой, где в одном из Северо-Американских университетов (штата и города сейчас не могу вспомнить) работает его сын, белоэмигрант, специалист по истории.

Наряду с этими связями Вернадского мне известно, что он также связан и с Славянским институтом в Берлине, руководимым профессором Максом Ричардовичем Фасмером и с редакцией его журнала "Журнал славянской филологии". Интерес к славянским вопросам для геолога Вернадского является не случайностью. Вернадский до революции принадлежал к активному крылу кадетской партии. Представители этой партии, как в Советском Союзе, так и среди белоэмигрантов на Западе, переключились на рельсы национал-социалистической партии и теснейшим образом связали себя с националистическими стремлениями этой партии и близких к ней по тенденциям кругов.

Долгие годы Вернадский работал на Украине, где он имеет крупнейшие связи с национал-демократическими группами. Из ленинградских связей Вернадского мне известны его теснейшие связи с академиками Перетцем, Истриным, Ляпуновым, Жебелёвым, Щербатским, то есть почти со всей правой оппозиционной группой, фактически Вернадским и возглавляемой. Названные мною академики близки к нашей организации, часть же их является ее членами...

Архив управления ФСК РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. № П-30694. Т.1. Л.39–40.

Показания арестованного P.P.Фасмера о В.И.Вернадском
от 5 февраля 1934 г.

(следователи Бузников и Михайловский)

Вопрос: Расскажите о ваших взаимоотношениях с акад. Вернадским.

Ответ: С акад. Вернадским — членом политического центра нашей организации — я познакомился в 1929 году. Возвратившись в Ленинград после одной из своих поездок за границу, Вернадский позвонил мне по телефону на службу и попросил меня зайти к нему на квартиру — на 7-ю линию Васильевского острова — вечером того же дня. Причины этого вызова Вернадский мне по телефону не сообщил и хотя я не был знаком с Вернадским и встречался с ним лишь на различных заседаниях, я в условленное время явился к нему на квартиру. Первую беседу, однако, я имел не с самим Вернадским, а с его женой. Она сообщила мне, что Владимир Иванович (Вернадский) в Берлине имел ряд встреч с моим братом — М.Фасмером, директором берлинского Славянского института. Макс Фасмер отрекомендовал меня Вернадскому как вполне порядочного человека, за которого он вполне ручается. Затем наша беседа с Вернадской перешла на политические темы. Во время беседы, хотя я высказывался и осторожно, Вернадская могла убедиться в моих антисоветских убеждениях, в стремлении моем покинуть пределы Советской России и в моих симпатиях ко всему истинно-германскому. Наша беседа с Вернадской касалась главным образом вопроса об условиях жизни в современной Германии, которые мы оба признавали вполне благоприятными по сравнению с условиями жизни и работы в Советском Союзе. У меня создалось впечатление, что этот наш разговор с Вернадской не случаен и также не случайно то обстоятельство, что в первое мое посещение квартиры Вернадского сам академик отсутствовал. Характер беседы убедил меня в том, что Вернадская имела цель раньше бы, чем я встретился с В.И.Вернадским, проверить рекомендацию, данную обо мне М.Фасмером.

В следующее мое посещение квартиры Вернадских, которое произошло вскоре за первым, я лично познакомился с самим Вернадским. Академик повторил мне отзыв моего брата обо мне и сказал, что М. Фасмера он знает с довоенного времени, когда последний был приват-доцентом Петроградского университета и быстро продвигался по службе. Беседа, которую я имел с Владимиром Ивановичем в эту встречу, касалась в основном политических вопросов. Вернадский рассказал мне свои впечатления о Германии.

Он утверждал, что современная Германия вновь неудержимо расцветает, промышленность и торговля быстро развиваются и что там происходит мощный процесс политического оздоровления, который приведет к установлению в Германии твердой власти типа диктатуры. Особо восхищало Вернадского состояние немецкой науки, развивающейся, по его словам, в исключительно благоприятных экономических и политических условиях и достигшей в силу этого больших результатов. Напротив — советская наука, по мнению Владимира Ивановича, влачит жалкое существование, поскольку она связана с догмами казенной марксистской идеологии, с одной стороны, а с другой — не имеет материальной базы, которую не может дать для науки разоренная существующей властью страна. Уже из этой первой беседы с В.И.Вернадским было видно, что он стоит на позициях непризнания советского строя и питает чувства большой симпатии к современной Германии. Последнее очень расположило меня — как убежденного немецкого националиста — к Вернадскому и его семье. Прощаясь со мной, Вернадский передал мне сто рублей.

Вопрос: Как часто вы встречались с Вернадским и о чем с ним беседовали в дальнейшем?

Ответ: Дальнейшие наши встречи происходили регулярно, примерно один раз в два месяца, на протяжении 1930—1931 гг. вплоть до нового отъезда Вернадских за границу. Встречи наши происходили на квартире академика — Вернадский никогда ко мне на квартиру не заходил. Подробно содержание наших бесед за все это время я теперь уже не помню, так же как и не могу хронологически обозначить каждую из них. В основном мы обсуждали вопросы о тягостных условиях жизни и работы в современной России, о невозможности сохранения такого положения в дальнейшем, о принудительности труда и мысли в Советской России, о нищете и разорении страны и о возрастающем недовольстве всех слоев населения существующей властью, причем симпатии академика к Германии становились все более явными по мере того, как там росло и укреплялось фашистское движение. Из всех высказываний Владимира Ивановича вытекало, что он стоит на точке зрения необходимости смены существующего строя активными способами. Говоря об этом вскоре после нашей первой беседы, Вернадский подчеркнул, что его точку зрения разделяют круги научных работников, с ним связанных. Германофильская ориентация Вернадского и его убеждение в необходимости смены существующего строя при помощи Германии весьма импонировали мне. Я дал понять Вернадскому, что являюсь его политическим единомышленником и выразил горячее желание войти в круг близких ему лиц. Я предложил Вернадскому располагать мной полностью, имея в виду свои постоянные сношения с заграницей. Я рассказывал Вернадскому, что имею постоянное общение со своим братом — М.Фасмером, директором берлинского Славянского института, постоянно проживающим в Германии, с рядом германских деятелей, с ним связанных. Вместе с этим я информировал В.И. о приездах ко мне разных лиц из Германии с поручениями от М.Фасмера и о беседах, которые я имел с этими лицами. Мы условились с Вернадским, что если в интересах нашей организации потребуются услуги этих лиц, он не замедлит ко мне обратиться. Мое предложение основывалось на полном доверии к лицам, приезжавшим ко мне с поручениями из Германии, так как М. Фасмер предупреждал меня в письмах о тех лицах из числа ко мне приезжавших, которые не пользуются достаточным доверием в германских националистических кругах. Так было, например, с приезжавшим ко мне из Германии в начале 1929 года молодым ученым славяноведом Карлом Менгесом¹⁵, объезжавшим СССР в 1929 году и ознакомившимся здесь с состоянием старых русских церквей, и к которому я сперва, ввиду его националистических устремлений и проявляемому им возмущению по поводу гибели почти повсеместно церковного имущества, отнесся с полным доверием, но затем вынужден бы изменить к нему отношение, так как получил от М. Фасмера предупреждение о том, что Менгеса в немецких кругах начали подозревать в симпатиях к коммунистам и Советам.

Вопрос: Как часто вы получали денежные суммы от Вернадского и каков их источник?

Ответ: Как я сказал раньше, в первую беседу с Вернадским я получил от него сто рублей. В последующие наши систематические встречи я регулярно получал от Владимира Ивановича раз в два месяца по сто рублей. Вернадский сказал мне, что деньги он выдает мне по указанию М. Фасмера, с которым он условился об этом во время встречи с ним в Германии. Источник этих денежных сумм мне неизвестен, так же как неизвестно и то, выдавались им деньги кому-нибудь из других членов нашей организации. Как мне рассказывал Владимир Иванович, М.Фасмер регулярно посылает денежные суммы в Прагу. Эти деньги идут находящимся в Праге близким Вернадскому белоэмигрантам.

Архив управления ФСК РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. № П-30694. Т.2. Л.364–367.

ПРИМЕЧАНИЯ

⁽*⁾Следует список из 36 человек.

* Неразборчиво.

** Неразборчиво.

¹ Трубецкой Николай Сергеевич (1890—1938) — выдающийся лингвист, теоретик евразийства, тогда жил в Вене; Якобсон Роман Осипович (1896—1982) — другой классик мирового языкознания, тогда жил в Праге; Богатырев Петр Григорьевич (1893-1971) — видный этнограф, фольклорист, переводчик, жил тогда в Праге, в 1940 г. вернулся в СССР, позднее участие в "фашистском центре" ему не инкриминировалось.

² В заполненной P.Р.Фасмером "Анкете арестованного" сказано, что его мать живет в Берлине [3, т.2. л.326]. Видимо, Б.Л.Личков ошибся, и речь шла о помощи М.Фасмера брату и его семье.

³ В книге "Вернадский" о судьбе Б.Л.Личкова говорится в одном абзаце [17, с.180]. Но там допущены ошибки. Так, утверждается, что он был арестован в июне 1934 г. "прямо в поле" и отправлен на строительство канала Москва—Волга (речь, видимо, идет, судя по контексту, о физической работе), но затем по ходатайству В.И.Вернадского переведен в Волголаг (строительство Рыбинской ГЭС), где мог работать по специальности, а после освобождения "сослан" в Среднюю Азию. Однако арестовали Личкова не в июне, а 5 января 1934 г. и не в поле, а на ленинградской квартире; лето 1934 г. он провел в полевых исследованиях в Средней Азии, но уже заключенным; характер его работы на канале Москва—Волга был тем же, что в Волголаге; после лагеря ему было запрещено жить в больших городах, но в Самарканд, где была возможность преподавать в университете, он поехал добровольно. Много неточностей содержит и книга Р.Г.Баландина о Б.Л.Личкове [18].

⁴ Речь идет о Виталии Григорьевиче Хлопине (1890—1950) — ближайшем сотруднике В.И.Вернадского по Радиевому институту, впоследствии его директоре и академике (с 1939 г.).

⁵ Речь идет о Ф.И.Шмите, академике Всеукраинской академии наук.

⁶ Имеется в виду Г.В. Вернадский. Его имя встречается в деле намного реже, чем Н.С.Трубецкого, чьи брат и племянница пострадали по данному делу.

⁷ Сын Н.Н.Дурново проходил по этому делу, отправлен в лагерь, расстрелян в 1938 г.

⁸ В первой публикации о деле "Российской национальной партии", еще не основанной на архивных материалах, сказано, что Ю.М.Соколов ненадолго был арестован [19, с.80]. В следственном деле об этом данных нет.

⁹ Б.Г.Крыжановский использовался для очной ставки с В.Н.Перетцем, а ближайший сотрудник М.Н.Сперанского А.Д.Седельников не выдержал двойного этапирования и умер 4 мая 1934 г.

¹⁰ В справке о снятии судимости, выданной одной из жертв данного дела агроному Н.И.Аргасову в 1943 г., сотрудник МГБ, бегло просмотрев материалы дела, написал: «Являлся членом организации "Российская национальная партия", возглавляемой академиком Державиным» [2, т.10, л.217]. Между тем Н.С.Державин как глава вновь признанной в годы войны славистики находился в 1943 г. в зените славы!

¹¹ Последнего, возможно, спасла лишь скорая смерть 25 ноября 1934 г. в Кисловодске. Потом писали, что он "возглавлял нелегальную буржуазно-националистическую организацию" [18, 20]. Сейчас на Украине имеет хождение версия о том, что смерть М.С.Грушевского была подстроена НКВД. Но подтверждений этой догадки пока нет.

¹² Вернадский познакомился с Личковым летом 1918 г.

¹³ Речь идет о бухаринском процессе 1938 г., к которому был приобщен и Г.Г.Ягода, фактически возглавлявший ОГПУ в период организации дела "Российской национальной партии". В Академии наук процесс прежде всего отразился в кампании против возглавлявшегося академиком Н.И.Бухариным Института истории науки и техники, его руководители были репрессированы. В прошении о пересмотре дела от мая 1939 г. Б.Г.Личков связывает свой арест с конфликтом 1930 г. между им и Н.И.Бухариным по вопросу о реорганизации академических структур, в том числе преобразовании Комиссии по истории знания в упомянутый институт [3, т.1, л.348].

¹⁴ С разрешения начальника Волгостроя семья Б.Л.Личкова с 1936 г. жила с ним, в 1938 г. ей пришлось вернуться в Ленинград.

¹⁵ Менгес Карл (родился в 1909 г.) — автор научных трудов по проблемам тюркологии, алтаистики и славистики, сейчас живет в Вене.

ЛИТЕРАТУРА

1. Микулинский С.Р. Очерки развития историко-научной мысли. М.: Наука, 1988.

2. Центральный архив ФСК РФ. Москва. № Р-28879. Т.1—11.

3. Архив Управления ФСК РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. № П-30695. Т.1–5.

4. Архив РАН. Ф.518. Oп.3. Д.1548.

5. Архив РАН. Ф.665. Oп.1. Д.472.

6. Российская газета, 24.07.1993 г.

7. Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. "Дело" академика М.Н.Сперанского // Известия РАН, серия литературы и языка. 1993. № 2.

8. Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Николай Николаевич Дурново // Известия РАН, серия литературы и языка. 1993. № 4.

9. Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Арест и ссылка академика В.Н.Перетца // Известия РАН, серия литературы и языка. 1994. № 2.

10. Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. "Дело славистов". 30-е годы. М.: Наследие, 1994.

11. Крылов В.В. Мартиролог исследователей древнерусской литературы. Из эпистолярного наследия академика В.Н.Перетца // Вестник РАН. 1994. № 2. С.148–154.

12. Крачковский И.Ю. Сочинения, т.V. М.: Изд-во АН СССР. 1958. С.157, 163, 167.

13. Переписка В.И.Вернадского с Б.Л.Личковым. Т.1–2. М.: Наука, 1979–1980.

14. Воспоминания об академике Г.А.Разуваеве. М.: Наука, 1992. С.33—34.

15. Вестник АН СССР. 1990. № 5.

16. Архив РАН. Ф.518. Oп.2. Д.48.

17. Владимир Вернадский. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждение потомков. М.: Современник, 1993.

18. Баландин Р.Г. Борис Леонидович Личков. М.: Наука, 1983.

19. Бернштейн С.Б. Трагическая страница из истории советской филологии // Советское славяноведение. 1989. № 1.

20. Большая советская энциклопедия. 2-е изд. М.: Советская энциклопедия, 1952. Т.13. С.142.

Об авторах:

АШНИН Федор Дмитриевич — кандидат филологических наук.

АЛПАТОВ Владимир Михайлович — доктор филологических наук, заведующий отделом Института востоковедения РАН.

Печатная публикация сопровождалась следующим комментарием редакции:

Лживость и пренебрежительное отношение к личности — вот два качества, которые особенно красочно продемонстрировал режим, установившийся в России после 1917 г. Это чудовищное наследие не изжито до сих пор. Неудивительно: несколько десятилетий карательные органы государства подчинялись не закону, а произволу властителей, обслуживали не интересы общества, но интересы "политики партии". Обеспечить эти интересы праведными средствами невозможно, неправедная цель достигается только ложью, только ничем не ограниченным насилием. Подобного рода выводы авторы публикуемой ниже статьи не делают, но факты, ими представленные, говорят сами за себя. (Вестник РАН. №10. 1994. С.920.)

Источник: Ф.Д.Ашнин, В.М.Алпатов. «Российская национальная партия» —
зловещая выдумка советских чекистов // Вестник РАН. 1994. №10. С. 920–930.