Г.Е.Горелик

 

ФИЗИКИ И СОЦИАЛИЗМ В АРХИВЕ КГБ

 

© Г.Е.Горелик

 

Физики в почете

История науки в архиве КГБ

Дело Ландау

Взгляд с Запада

 

Конечно, не физики вообще, а советские физики 30-х годов. Тогда понятней. Какая сторона общественной жизни в те годы не имела отношения к государственной безопасности? Главное политическое управление и Наркомвнудел неусыпно и беспощадно охраняли строительство сталинизма со всех сторон - и от внешних и от внутренних врагов... Немало и советских физиков были признаны врагами. Среди них будущие ученые с мировым именем, будущая гордость страны. Но это будущее было уничтожено: Матвей Петрович Бронштейн (1906-38), Александр Адольфович Витт (1902-38), Семен Петрович Шубин (1908-38), Лев Васильевич Шубников (1901-37) ... 

В страшные архивы историков влечет не стремление разыскать следы смертных мук своих героев. Лживые протоколы, топорные приговоры и казенные справки об их исполнении не скажут об этом лучше тех, кому удалось уцелеть в кромешном обострении классовой борьбы. Историки надеются лучше узнать жизнь людей науки не в такие уж и далекие, но такие непонятные десятилетия. И задача, стоящая перед историей советской физики, быть может, особенно трудна.

Одна из вечных проблем ХХ века – "физики и лирики" – в отечественной истории имеет свои, особенные, краски.

Жизнь в таком особенном обществе неизбежно объединяла. И на вопрос "Что общего может быть у физика и лирика?" отечественная история отвечает: "Следователь", как например у физика Бронштейна и лирика Заболоцкого. Наша история сумела даже связать физиков и клириков: другой следователь Бронштейна дослужился до председателя Совета по делам церкви при Совмине СССР.

 

 

Физики в почете

 

Bместе с тем, на долю царицы естествознания советская история предоставила не только огонь и воду, но и ярко начищенные медные трубы. И одной только умелой пропагандой да научным шпионажем тут никак не обойтись. Достижения космической и атомной техники, стоявшие на витрине Советской власти и сделавшие страну мировой державой, обязаны отечественным физикам. И это на фоне раздавленных гуманитарных наук и разгромленной биологии.

Историкам надлежит понять, как и почему советская физика к середине 30-х годов стремительно вышла на мировой уровень, начав с действительно весьма провинциального состояния в "1913 году". Впрочем, внимательное рассмотрение приводит к тому, что удельный вес советской физики в мировой достиг в 30-е годы максимума, за которым последовал спад, и что атомно-космические успехи – это в сущности побочные результаты 30-х годов, когда входили в науку их авторы. Однако сам факт расцвета физики в советское время этим не отменяется.

У этого расцвета в условиях  матереющего тоталитаризма были и вполне материальные причины. Физика – основа техники, техника – основа государственной мощи, и поэтому физика получала непропорционально щедро материальные ресурсы. Непропорционально щедро по отношению к уровню жизни простого советского человека, непропорционально по сравнению с миром капитализма, переживавшим на рубеже 20-30-х годов тяжелый экономический кризис. Но пропорции, как известно, не приходилось утверждать в парламенте.

Когда в гуманитарных науках происходило последовательное идеологическое опустошение, в физике - поднятие целины и обильный полив. А первый урожай на целине бывает особенно хорош. Надо еще сказать, что в роли агрономов тогда выступали подлинные и авторитетные ученые, сформировавшиеся еще при старом режиме и преданные науке. (Только к концу 30-х годов авторитарная система управления наукой превратилась в централизованно-бюрократическую, эволюционирующую в дальнейшем по собственным бюрократическим законам и по мере вымирания прежних авторитетов все более удушающую жизнь науки, несмотря на обильное финансирование.)

Однако наука – дело не только материальное, и одним финансированием ее не продвинешь. Нужны умы, таланты, творческая энергия. Откуда все это бралось во времена, которые сейчас обычно представляются не менее темными, чем времена инквизиции, в атмосфере, казалось бы, совершенно не пригодной для жизни, для духовной жизни во всяком случае?!

Когда некоторое время назад громко звучали обвинения по адресу тех, кто сплошь очерняет наше прошлое, историк физики, без особого удовольствия и поэтому помалкивая, вынужден был внутренне соглашаться с обвинителями, – сейчас в этом уже можно сознаться. У историка сплошное очернительство тоже вызывало раздражение. Но по причинам иного рода, – реальная картина гораздо страшнее, чем  однообразная тьма. Страшнее, потому что в этой тьме цвели и плодоносили замечательные деревья. О жизнестойкости деревьев человеческой породы можно судить по физике, в которой даже камнепад репрессий не погубил до конца плодоносный сад.

Понять расцвет советской физики в 30-е годы невозможно без понимания реальной жизни тогдашних физиков, с ее понятной скудностью материальной и непостижимым творческим энтузиазмом. Чтобы в этом разобраться, чтобы умозрительные гипотезы не подменили реальность, нужны факты, нужны свидетельства, и лучше всего, конечно, документальные свидетельства, относящиеся к тем самым 30-м годам. Таких данных у историков очень мало. Потому что социалистические бури внутри страны и мировая война не способствовали сохранению исторических документов. Потому что правдивым свидетельствам трудно было сохраняться в незащищенных местах. И, наконец, потому что люди науки, увлеченные своим делом, не очень-то заботятся о будущих трудностях историков, – им гораздо интереснее заниматься собственными трудными задачами настоящего.

 

История науки в архиве КГБ

 

Именно в поисках недостающих свидетельств Институт истории естествознания и техники АН СССР в конце прошлого года обратился с письмом к руководителю КГБ СССР, – без особой, прямо скажем, надежды на положительный ответ и на то, что в  архивах этого ведомства можно найти что-нибудь помимо точных дат и анкетных данных (но ведь и этого не хватает!). Однако высшее руководство КГБ, после несколькомесячного рассмотрения, предоставило возможность изучить следственные дела тех, кто делал историю советской физики прежде чем превратиться во врагов народа.

Так я оказался в здании на Лубянке, и сейчас еще наводящем тоску на прохожих. Прапорщик при входе изучил мою физиономию так внимательно, как никто раньше, включая родную маму. В окне отведенного мне кабинета виднеется здание Внутренней тюрьмы. На столе лежит стопка дел. Сотрудник архива после обстоятельных расспросов о моих целях проникся, кажется, уважением к этим целям. На возникающие у меня время от времени вопросы он старается найти возможно более точные ответы. Идеальные условия для работы, если не учитывать страшных призраков, рождаемых страницами лежащих передо мной документов и самими стенами...

О первых результатах этой работы уже можно рассказать. И прежде всего о том, что в архивах КГБ-НКВД-ГПУ хранятся бесценные исторические свидетельства, которых не найти в иных, более цивилизованных источниках. Здесь, в кабинете, куда полвека тому назад приводили, возможно, и тех, о ком я размышляю, ко мне пришла жуткая мысль, что истории отечественной науки повезло. В самом деле, в какой другой стране действующий ученый, академик и директор института, подробнейшим образом, собственноручно и многостранично, описал бы окружающую его научную жизнь и свое "политическое Credo", как это сделал П.П.Лазарев, попав в 1931 году в ОГПУ?!

Разумеется, не каждое следственное дело - источник исторических открытий. Дела, сшитые под общим руководством Ежова, почти бессодержательны для истории науки - кровавое месиво, снабженное тупым сюжетом о троцкизме-фашизме-терроризме, по существу без какой-либо связи с реальностью. Но до и после самого низкорослого изх наркомов дела шились-вышивались по канве реальной жизни. Конечно, очень нелегко бывает отделить канву от вышивки, различить истину и ложь, ложь во спасение и ложь для служебного пользования, лихорадочную фантазию обреченного и заведомо ложные измышления палачей. Чтобы во всем этом разобраться, желательны качества, которые Председатель ВЧК требовал от своих работников: холодный ум, горячее сердце и чистые руки. Но еще важнее профессионализм. Нужно очень многое знать о тех, кто попал в переплет следственных дел, об обстоятельствах их до- и по-следственной жизни, об их мировосприятии. Надо уметь наложить одну картину на совсем-совсем другую. И надо быть готовым к тому, что не каждый вопрос получит ответ и что не каждый вопрос имеет смысл.

Столь внушительный перечень необходимых предпосылок побуждает и пишущего эти строки задумываться о своей профпригодности. Но это не лишнее, – ведь речь идет о ситуациях чрезвычайных, пограничных между жизнью и смертью, между сознательным и подсознательным, психологией и физиологией. А значит осторожность в анализе и выводах здесь не просто желательна.

К каким же осторожным выводам приходит историк, сопоставляя следственные дела, относящиеся к периоду от конца 20-х до конца 40-х годов? Трудно не заметить сильные перемены в "стиле работы" грозного учреждения. Разные эпохи - разные наркомы - разные приговоры... Воочию убеждаешься, что это - орган исполнительный, карающий меч. Меч этот бывал по-разному наточен, с разной силой обрушивался, но результаты его карательных действий очень зависели от руки, сжимавшей рукоять. Ведь мечу приходилось ударять и по самому себе, как это ни трудно. Следователь, усердно арестовывавший, сам нередко попадал в ту же камеру. Те, кто сочиняли и подписывали смертоносные протоколы, сами бывали расстреляны не намного позднее своих подследственных. Впрочем, этот общий вывод не претендует на новизну.

Для историка гораздо важнее выводы более частные и конкретные. Вот один из наиболее, быть может, удивительных.

 

 

Дело Ландау

 

То, что (будущий академик и нобелевский лауреат) Лев Ландау провел год в застенке НКВД и был оттуда вызволен благодаря умному мужеству академика (и будущего нобелевского лауреата) П.Л.Капицы, хорошо известно. Неизвестны были обстоятельства, приведшие Ландау во Внутреннюю тюрьму. Неизвестность родила правдоподобную гипотезу, которая со временем, в условиях "закрытого" существования, превратилась в факт и в качестве такового -  в эпоху, конечно, гласности - даже попала в самую многотиражную биографию выдающегося физика-теоретика. Так и было написано: "названа фамилия предателя, в корыстных целях написавшего гнусный донос, будто Ландау – немецкий шпион". Однако всего через несколько месяцев Бауманский районый суд, по иску "предателя и доносчика", обязал автора биографии опубликовать опровержение, что и было сделано.

Неистребимая человеческая потребность все объяснять имела огромные возможности в годы сталинского террора. И объяснить удавалось практически любой арест (если речь не шла об очень близком человеке). Этот – родственник такого-то, другой бывал за границей, третьего перепутали с однофамильцем, у четвертого слишком острый язык, пятый слишком молчалив, шестой по корыстным мотивам...

Даже и сейчас еще трудно осознать, что объяснять следует причины самого социального камнепада, а не причину того, что один из камней попал в данного человека. Как бы ни было трудно принять бессмысленную гибель неповторимой личности.

Однако дело Ландау оказалось очень редким исключением. Для его ареста существовало серьезное основание. В апреле 1938 года он принял участие в составлении антисталинской листовки, приуроченной к празднику 1 Мая. Случай Ландау даже дважды исключителен: его и арестовали "за дело" и освободили, не сняв обвинения. Это, быть может, еще яснее говорит о сталинском правопорядке.

Указанная листовка вместе с некоторыми другими документами опубликована весной этого года в "Известиях ЦК КПСС" без каких-либо исторических комментариев. И эта непрофессиональная публикация привела не только к "неформальному" переименованию журнала в "Известия ЦКГБ", но и к очень разным, но равно неверным умозаключениям. Нашлись такие, кто с удовлетворением отметили, что при Сталине, оказывается, сажали за дело и что этот хлипкий интеллигент очень быстро "раскололся". А другие, знавшие Льва Давидовича Ландау послетюремного, не могли себе представить, что этот замечательный физик, брезгливо сторонившийся политики, мог быть причастен к листовке, в которой они заподозрили очередную фальшивку.

Внимательное изучение следственного дела и ситуации в целом, однако, показывает, что обе реакции не попадают в цель.

Во-первых, в деле № Р 18609 имеется корявая записка, не попавшая в "Известия ЦК", но ясно и сухо свидетельствующая о том, что пришлось на долю молодого профессора – уважаемого, обожаемого и внушающего коллегам некоторый страх – во Внутренней тюрьме, прежде чем он подписал сочиненный протокол допроса. Вот что, в частности, сообщает безымянный правоохранитель:

"... 7 часов стоял, замахивались, не били, показывали бумагу о переводе в Лефортово, в камере знали. 11/2  м-ца не допрашивали. [Следователь] Литкенс - убеждал, по 12 часов. 6 дней сидел в кабинете без разговоров, объявил голодовку".

Здесь надо пояснить, что из трех НКВДэшных тюрем в Москве Лефортовская была самой-самой, именно об этом, видимо, "в камере" знали. И Ландау знал, что в Лефортово пытают.

Так что "хлипкий интеллигент" раскололся не сам и не сразу. Он и в самом деле был весьма хлипким, – тощий, узкоплечий, "дохлого здоровья" (как писал Капица Молотову).

Из арсенала, перечисленного в справке, которую в преувеличении не заподозришь, легче всего воспроизвести "7 часов стоял". Тот, кто читая показания Ландау, подумает, что уж он-то бы на месте Ландау..., имеет возможность постоять, не сходя с места, семь часов и поразмыслить. При этом, чтобы лучше видеть, неплохо бы направить на себя свет яркой лампы и посадить перед собой бандита в форме.

Что же касается аполитичности Ландау в 40-60-е годы, то это -  результат его жизненного опыта, а не изначальное свойство. В 30-е годы он был совсем иным - общественно активным и горячо советским (подробнее см. в журнале "Природа", 1991, N 11). Именно поэтому он и согласился участвовать в составлении первомайской листовки, инициатором и основным автором которой был его близкий товарищ, тоже физик, М.А.Корец.

И написали они, надо сказать, замечательную листовку, безрассудную, но замечательную. Вне тюремных стен она прожила всего несколько дней, но я не сомневаюсь, что ее текст попадет в школьные учебники истории. Судите сами. Апрель 1938 года. А в сущности еще свирепствует 37-й год, начавшийся, вопреки календарям, в середине 1936 года. Кадры тогдашней кинохроники показывают толпы, скандирующие "Смерть врагам народа!". Но не все ослеплены и запуганы. Участник революции, высокопоставленный и информированный партработник и полпред Федор Раскольников в 1939 году в Париже пишет открытое письмо с обвинением Сталину. Насколько же труднее было в апреле 1938 года, в Москве, двум физикам, полагающимся только на свой разум и свой жизненный опыт, написать:

"Товарищи!

Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи. Миллионы невинных людей брошены в тюрьмы, и никто не может знать, когда придет его очередь. ...

Разве вы не видите, товарищи, что сталинская клика совершила фашистский переворот?! Социализм остался только на страницах окончательно изолгавшихся газет. В своей бешенной ненависти к настоящему социализму Сталин сравнился с Гитлером и Муссолини. Разрушая ради сохранения своей власти страну, Сталин превращает ее в легкую добычу озверелого немецкого фашизма. ...

Товарищи, организуйтесь! Не бойтесь палачей из НКВД. Они способны только избивать беззащитных заключенных, ловить ни о чем не подозревающих невинных людей, разворовывать народное имущество и выдумывать нелепые судебные процессы о несуществующих заговорах. ...

Сталинский фашизм держится только на нашей неорганизованности.

Пролетариат нашей страны, сбросивший власть царя и капиталистов, сумеет сбросить фашистского диктатора и его клику.

Да здравствует 1 Мая - день борьбы за социализм!"

 

Как бы убийственно не выглядел этот текст для государственного режима и, тем более, для авторов листовки, вовсе не она стала главным пунктом обвинения, а "вредительство" в Харьковском физико-техническом институте, в том самом институте, где возникла знаменитая теперь школа Ландау и первые книги его "Курса теоретической физики", изданные теперь на двух десятках языков, в том самом институте, который стал бы ведущим в стране, если бы его не разгромили в 1937 году настоящие вредители, арестовав одних ведущих сотрудников и вынудив бежать других, в частности и Ландау. В августе 1937 года в Харькове арестовали и в октябре расстреляли замечательного физика-экспериментатора (и друга Ландау) Л.В.Шубникова. Из харьковских показаний затем смастерят московское обвинение Ландау.

Убежав в Москву в Институт физических проблем к Капице, Ландау должен был, конечно, плюнуть на все свои социальные и социалистические взгляды и погрузиться в физику. Тем более что работы хватало и работа шла очень хорошо: в предарестные несколько лет научная активность Ландау была наибольшей за всю его жизнь. Но Ландау был, как это ни странно звучит сейчас, настоящим советским человеком, каких было не так уж много тогда. Как настоящей советский человек он не мог смотреть равнодушно на происходившее вокруг. И несмотря ни на что так и не научился держать свои мысли при себе, а язык за зубами.

Вот что можно узнать из "справки", предшествующей аресту в одну и ту же ночь Ландау и двух его друзей – Ю.Б.Румера и М.А.Кореца. В этой справке приведены три "аг. донесения". Первое датировано 7 марта 1938 г.:

   "Профессор РУМЕР, 5.Ш-38 г. на вечере в Доме Ученых со своим приятелем профессором доктором ЛАНДАУ, заявил мне: "Читали, что делается в правящих кругах, сплошь изменник на изменнике сидит, а ведь почти все были руководителями страны. Ничего себе, хорошенькое правительство, состоящее из агентов охранки, предателей, убийц. И сидящие на скамье подсудимых и оставшиеся один другого стоят".

   Присутствовавший при этом ЛАНДАУ добавил: "Моральные качества людей низко развитых и неполноценных по своей расовости характерны для наших большевиков, чего же вы хотите еще".

   Второй донос говорит об уровне конспирации диссидентов 1938 года:

   "18.IV Корец у себя на квартире представил источника двум лицам, назвавшим себя ЛАНДАУ и РУМЕР. Источник был представлен как вновь привлеченный КОРЕЦОМ участник организации. Из бесед КОРЕЦА с источником ясно, что ЛАНДАУ и РУМЕР полностью посвящены в проводимую подготовку к выпуску антисоветских листовок".

   А третье донесение говорит уже не столько о будущих арестантах, сколько об обстоятельствах времени и места:

   "Брат гр. МАЗО (дочь известного раввина, эксперта по делу БЕЙЛИСА) был в свое время выдан органами ГПУ заграницу, в настоящее время живет в Берлине. По словам РУМЕР, он, будучи в Берлине, видел брата МАЗО, тот стал ярым гитлеровцем и работает в охранке".

   Из содержания первых двух доносов и бессодержательности третьего следует, что имелось три разных агента. Поскольку источники это одинаково грязные, вряд ли стоит обсуждать точность доносимых слов, и тем более гитлеровца-сына (которого следовало бы арестовать вместе с раввином-отцом и кровопийцей Бейлисом, раз уж они попали на заметку).

Однако пищу для некоторых размышлений эти доносы дают.

По свидетельству дочери М.А.Кореца, он был уверен, что в его аресте виноват молодой поэт-ИФЛИец К. (погибший на фронте в начале войны). Слишком мало имеется данных, и слишком перепутанным было то время, чтобы судить сейчас сколько-нибудь уверенно.

Если же, тем не менее, приложить это свидетельство к сохранившимся доносам, то лишь в одном можно усмотреть точку приложения. Второе из приведенных "аг. донесений" дает основание предположить, что виной происшедшему был слишком открытый характер молодого поэта. Будь он осторожнее, не стал бы вовлекать стукача в организацию с названием "Антифашистская рабочая партия". И не превратился бы всего лишь в "источник" для совсем иной организации. Впрочем, осторожности явно не хватало и старшим товарищам-физикам. Ведь первый донос об их настроении пришел, судя по его тексту, от агента-физика. Лишь через полтора месяца агенту-лирику удалось черпнуть из своего - лирического – источника.

А если бы не указанные "бы", взаимодействие физиков и лириков могло принять в нашей стране форму политического объединения. Это сейчас очевидно, что подобное объединение было обречено. А тогда... , как мы видим, энергию российского революционного порыва не погасили два десятилетия строительства сталинизма и беспощадное уничтожение "врагов народа".

К чему же стремились уцелевшие носители революционной энергии? Назад к Ленину? Нет, скорее, вперед к Горбачеву. В собственноручных показаниях Ландау читаем:

"К началу 1937 года мы пришли к выводу, что партия переродилась, что советская власть действует не в интересах трудящихся, а в интересах узкой правящей группы, что в интересах страны свержение существующего правительства и создание в СССР государства, сохраняющего колхозы и государственную собственность на предприятия, но построенного по типу буржуазно-демократических государств".

"Откровенный марксизм", как называли свое мировоззрение молодые ИФЛИйцы, не позволял физикам и лирикам заниматься только собственным делом, предоставив первомайские листовки другим...

 

Читатель, представляющий себе, насколько далеки проблемы квантовой физики, которой занимался Ландау, от проблем социальных, может подумать: А имеет ли эта первомайская история хоть какое-нибудь отношение к истории физики и к ее расцвету в СССР в 30-е годы?!

В том-то и дело, что имеет. Условия, в которых работает физик, атмосфера, которая его окружает, влияют на характер и результаты его труда. Влияют не просто, не "прямо пропорционально", но несомненно. Творческая смелость и смелость гражданская, различаясь эпитетами, психологически родственны. Но еще важнее другое. Ландау страстно хотел создать великую советскую физику и расходовал на это изрядную часть своей творческой энергии. Но хотеть такого можно, только веря в здоровую сущность советской страны, в ее будущее. Эту веру отчасти питал и профессиональный, можно сказать, эгоцентризм или патриотизм, -  в упоминавшейся уже щедрости к родной науке физик мог видеть уважение к делу его жизни (а не только заботу о военно-технической мощи державы). И Ландау был отнюдь не одинок. Предрасположенность физиков того времени к социализму - факт, заслуживающий отдельного обсуждения. Но тот общественный строй, который воцарился в стране к 1938 году, Ландау и его товарищи, как мы видели, называли уже совершенно иначе...

 Конечно, имея дело с такого рода источниками, не следует преувеличивать однозначность получаемой картины. И привлекать надо все свидетельства, дожившие до нашего времени*.

Учитывая специфику наших условий, особую ценность приобретают свидетельства "ненашего" происхождения.

 

 

Взгляд с Запада

 

Вот какой предстает атмосфера в физике 30-х годов по воспоминаниям датского физика Кристиана Меллера [интервью 1971 г.**]. С Ландау он познакомился еще в Копенгагене в 1929 г., а осенью 1936 года 6 недель провел в СССР.

Харьковский Физико-технический институт произвел на него тогда весьма благоприятное впечатление (и здание, и лаборатории, и библиотека). И процветание советской физики, несмотря на скудность обыденной жизни, усилило это впечатление. В Харькове, в сентябре, он не заметил никаких предвестников надвигающихся "чисток". И Ландау говорил ему тогда, что ожидается общая либерализация, потому что Сталин пошел на свободные выборы. "О, это надо было видеть, – ликующе сказал Ландау, – как свободно держались молодые люди на недавнем собрании!"

Оптимистическая картина советской физики сложилась также и у американского астрофизика Дж.Бойса, который побывал в СССР летом 1936 г. (в составе экспедиции по наблюдению солнечного затмения). В его небольшой и доброжелательной статье "Физика в Советском Союзе", опубликованной в американском физическом журнале в 1937 г., рисуется картина науки, получающей  очень щедрую поддержку от государства и имеющей очень хорошие перспективы, несмотря на некоторые недостатки, порожденные слишком стремительным ростом.***

Но когда в октябре 1936 г. Меллер приехал в Москву, он уже ощутил, что ситуация стала напряженной:

"Помню, Румер был несколько нервозным. Однажды утром он пришел в мою комнату в гостинице. Когда он в больших сапогах прошагал по коридору и постучал в мою дверь, я открыл и сказал: "Уф! А я думал, это – ОГПУ!" Он посмотрел по сторонам и сказал: "Об этом не следует говорить", – как будто о дьяволе в Средние века."

[Румер уже знал, что в августе 1936г. арестовали Б.М.Гессена – член-кор. АН СССР, директора Физического института МГУ и замдиректора ФИАНа. Это была первая жертва 37-го года среди физиков].

Умудренный уже горьким жизненным опытом трех десятилетий, отделявших интервью от 30-х годов, и под впечатлением студенческих бунтов на Западе в конце 60-х, К.Меллер тем не менее не забыл года собственной молодости:

"Политически все молодые физики тогда были весьма радикальны по взглядам. Потому что в 30-е годы у нас была ужасная безработица, торговля замерла, страны закрывали свои границы и так далее. Это было ужасно. Ужасно для многих-многих людей. И мы, молодые, верили, что должно быть изменено нечто радикальное. Точно так же, как люди говорят сейчас [в 1971 г.]. Но, думаю, это было не так глупо, как то, что говорится сейчас. ...по крайней мере, мы верили в некоторую систему. Мы думали, что коммунизм действительно стремится к добру, что это - единственный выход из этих постоянных кризисов, которые продолжались уже семь или восемь лет, и никто, казалось, ничего с этим не делал, а ведь это было ужасно для многих людей.

Затем, конечно и под влиянием наших друзей, приезжавших из гитлеровской Германии и рассказывавших о том, что там делается, у нас было ощущение, что единственный реальный противник гитлеровского варварства – коммунизм. И мы верили в это вплоть до 1937 года. Когда я вернулся из России, стало известно об арестах всех наших коллег в Харькове - Ландау, Лейпунского и др.... Приехала жена Хоутерманса [немецкого физика, работавшего и также арестованного в Харькове] и рассказала об ужасных вещах, творящихся там. После этого - вторжение России в Финляндию, которое, конечно,  заставило нас увидеть реальность. Стало ясно, что в России осуществляется просто другой тип и очень эффективный тип милитаризма.

... Я также принимал участие в организациях, помогавших беженцам из Германии. Многие из них были коммунистами, не только физики. Большинство были коммунистами в душе, хотя - могу сказать о себе самом - все это было, конечно, несколько теоретически. Мы не могли видеть, как это можно было бы реализовать. (Должен сказать, что на выборах я никогда не голосовал за коммунистов, потому что в датских коммунистах не видел ничего хорошего)

...К тому же еще война в Испании с ее ужасами. Мы чувствовали, что происходит что-то совершенно неправильное... Позже я узнал о деле Оппенгеймера. Я всегда чувствовал, что Оппенгеймер в молодости также имеет симпатии к самым левым. Но считать, что взгляды, выраженные 20-ю годами ранее, должны иметь важность для нынешнего суда, - это кажется мне ужасным, совершенно ужасным..."

Меллер здесь имеет в виду Р.Оппенгеймера – американского физика-теоретика, одного из "отцов" американской атомной бомбы, обвиненного в 1953 г. в нелояльности и отстраненного от секретной работы

Здесь напрашивается оговорка по поводу того, что все наши свидетели были физиками-теоретиками, и можно было бы думать, что их "профессионально-теоретическое" восприятие окружающего было довольно специфическим. Лучшим опровержением этого является пример П.Л.Капицы – выдающегося экспериментатора, к тому же имевшего большой собственный опыт жизни в благоприятнейших условиях научной Англии и к тому же испытавшего на себе грубую хватку реального социализма. Несмотря на все это и на знание  реальной жизни советской науки, Капица советских руководителей называл "наши идиоты", и здесь одинаково важны оба слова, – он верил в социализм и в то, что новый строй – самый передовой и самый научный – строится в России, несмотря на весь реально-социалистический идиотизм.

 

Таков, вкратце, один исторический сюжет, раскрытый с помощью архивов КГБ. Но он может дать представление о бесценных исторических свидетельствах ушедшей, не сглазить бы, эпохи. Изучать ее необходимо и для нас и для всего человечества. Сейчас историческое значение отечественного опыта наконец-то признано всемирно (хотя и не в том смысле, который вдалбливался на лекциях по научному коммунизму столько десятилетий). По-настоящему осмыслив этот опыт, мы сможем лучше понять себя и свое будущее.

А история науки получит возможность лучше понять, что такое наука и чем она живет. Физики, изучая новое явление, стараются поместить его в экстремальные условия, чтобы случайное, несущественное не заслоняло суть. История поставила в экстремальные условия целую науку в нашей отдельно взятой стране. И наука, как ни странно, жила, жила тяжело, умирая в одних областях, тяжело болея в других, но все же ... Мы не можем выбрать более спокойное прошлое для отечественной науки, но можем с помощью реального прошлого лучше понять, что такое наука и, значит, выбрать для нее более благополучное будущее.

Другой урок история советской науки может дать общественному сознанию. Когда знаешь об эволюции политических взглядов людей, столь далеких от политики, как ученые-физики, трудно произносить фразу "все 74 года", сваливая в одну кучу и 30-е годы и 70-е. И скучно становится осуждать или одобрять наше прошлое, вместо того, чтобы его понять.

 

 

Примечания

* Согласовать их бывает непросто. Так, например, имя "корыстного доносчика" П., появившееся в книге о Ландау и опровергнутое Бауманским нарсудом, возникло не из воздуха. Ближайшие сотрудники Ландау слышали от него самого о причастности П. С другой стороны, по рассказу Капицы, когда он пришел в НКВД добиваться освобождения Ландау, ему предложили ознакомиться с 6-ю томами, от чего он уклонился. Если не допускать усушку шести томов до одного - существующего ныне, то можно предположить, что там лежали и "родственные" дела: помимо московских дел Ландау, Румера, Кореца еще и харьковские - в том числе и дело Кореца 1935 года (прекращенное после 9 месяцев заключения). Свидетельством П. из последнего и мог манипулировать московский следователь в 1938 году.

**Благодарю Центр истории физики Американского института физики за возможность ознакомиться с его архивом устной истории.

*** См. Горелик Г.Е. Советская физика накануне 1937 года глазами американца // Наука в СССР. 1991. № 4

 

 

Источник: статья предоставлена автором.
Печ. вариант: Г.Е.Горелик. Физики и социализм в архиве КГБ //
Свободная мысль. 1992. № 1, с. 45-53.