Т. А. Гинецинская

БИОФАК ЛЕНИНГРАДСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ПОСЛЕ СЕССИИ ВАСХНИЛ

© Т.А.Гинецинская

В XIX в. люди писали мемуары, хранили письма. В научных учреждениях было принято писать о работавших там ученых. Так, например, к каждому юбилею Петербургского университета выпускались книги, в которых сообщались краткие, но достаточно полные биографические сведения обо всех сотрудниках – от ректора до лаборанта. Общество естествоиспытателей опубликовало многотомное издание с биографиями и портретами всех членов разных отделений общества. Все эти книги и материалы являются сейчас поистине бесценным источником знаний о развитии науки в прошлом веке, о тех, кто вносил в это великое дело свой посильный вклад.

Невольно задумываешься, а что же останется после нас? Откуда будут черпать потомки представления о нашем времени? Ведь за долгие годы сталинщины и застоя память о конкретных людях старательно уничтожалась, имена их уходили в небытие. Даже в специальных мемориальных изданиях (например, книги, изданные к 150-летию Ленинградского университета и 250-летию Академии наук, к 150-летию Зоологического института и т. п.) почти нет портретов и имен известных ученых, нет людей, творивших науку. Категорически запрещалось печатать фотографии в юбилейных статьях и даже в некрологах. Право на увековечивание оставалось только за академиками, да и то не всегда.

Вот почему сейчас, когда возвращают память об ушедших, подчас трагически погибших людях, у меня и возникло желание поделиться своими воспоминаниями о трудных годах биологии – 1948–1953 гг., о том, как жил в эти годы биологический факультет Ленинградского университета, как и чему учили студентов – будущих ученых и преподавателей биологии.

РАЗГРОМ

В 1948 г. я работала в университете на кафедре зоологии беспозвоночных, которую возглавлял один из крупнейших наших зоологов – профессор, член-корреспондент АН СССР Валентин Александрович Догель. Находясь в экспедиции, я узнала из газет о проходившей в Москве сессии ВАСХНИЛ, но не смогла представить себе масштабы и значение случившегося. Меня, однако, насторожило полученное из Ленинграда письмо, в котором мой отец (проф. А.Г.Гинецинский) написал, что «в университете будут большие перемены. Первую скрипку на биофаке играет Презент».

Задержавшись в экспедиции, я, к сожалению, опоздала на первое собрание биологического факультета, которое можно было назвать «торжеством победителей». По требованию Исая Израилевича Презента, сделавшего доклад о результатах сессии ВАСХНИЛ, все должны были выступить со своей оценкой этого события. От выступавших ждали покаяния и шельмования генетики и генетиков. Приехав, я оказалась в самой гуще событий. Презент действовал по принципу одного из градоначальников бессмертного города Глупова: «...въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки».

Прежде всего, он предпринял коренную реорганизацию факультета, стремясь убрать своих явных и тайных противников. Одним из первых был уволен профессор Юрий Иванович Полянский, только что возвратившийся из Франции, где он с большим успехом представлял советскую науку в знаменитом Сорбоннском университете. Юрий Иванович – необычайно широко образованный биолог и активный враг лысенковщины –- был безусловно опасен для Презента, тем более что весной того же (1948) года он выступил перед группой учителей в Педагогическом институте им. Покровского. Достаточно привести несколько слов из этого выступления, процитированного Презентом в его речи на сессии ВАСХНИЛ, чтобы понять, почему ему так важно было уволить Полянского. «Ошибочным и глубоко вредным является нигилистическое отрицание Т.Д.Лысенко всех закономерностей, установленных в генетике, – говорил Юрий Иванович. – Эти ошибки усугубляются, и эти ошибки скажутся на практических делах. Если встать на путь грубых ламаркистских установок, это значит неправильно ориентировать селекцию, это значит нанести величайший ущерб нашему социалистическому хозяйству... Сейчас в нашей биологической науке идет борьба, борьба, которая, вероятно, скоро завершится, потому что несостоятельность этих механо-ламаркистских установок для многих биологов ясна...».¹

В своем предположении Юрий Иванович, к сожалению, ошибся, о чем и не преминул сказать Презент на сессии ВАСХНИЛ: «...борьба действительно скоро завершится, – заявил он, – однако я глубоко уверен, она завершится далеко не так, как это хотелось бы Полянскому и иже с ним, не так, как он об этом мечтал...».² В этом выступлении Презент, собственно, предопределил некоторые свои дальнейшие действия.

Уже 23 августа 1948 г. приказом по Министерству высшего образования были уволены профессора Ю.И.Полянский и П.Г.Светлов, декан биологического факультета М.Е.Лобашев, доценты Э.Ш.Айрапетянц и Г.А.Новиков. Вскоре после этого на партийном собрании факультета было принято решение исключить Ю.И.Полянского из партии (впрочем, райком это решение не утвердил). Одновременно была ликвидирована кафедра генетики животных, в состав которой входила лаборатория эмбриологии. До разгрома лабораторией генетики руководил профессор Михаил Ефимович Лобашев, читавший основной курс, а кафедрой в целом заведовал член-корреспондент АМН СССР профессор Павел Григорьевич Светлов, возглавлявший лабораторию эмбриологии. П.Г.Светлов – зоолог и эмбриолог, крупный ученый и человек удивительный по своей эрудиции, интеллигентности и душевной чистоте – истинный представитель прославленной русской интеллигенции XIX в. Уволены были и почти все сотрудники этой кафедры. Находившаяся в печати книга Светлова была уничтожена–рассыпали готовый набор (впоследствии, уже после его смерти, книгу Светлова все-таки удалось издать).

По инициативе Презента был уволен и профессор Н.Л.Гербильский, заведовавший кафедрой общей биологии. Эта кафедра тоже была разгромлена. Между тем курс общей биологии имел тогда особое значение, поскольку в школе такой предмет в те годы не преподавался. Николай Львович читал этот курс на самом современном уровне и будучи превосходным лектором пользовался большим авторитетом, любовью и уважением студентов. Генетикой как таковой он никогда не занимался, но в своем курсе, разумеется, говорил и о хромосомах, и о митозе, и о мейозе, а это (после сессии ВАСХНИЛ) уже само по себе рассматривалось как тяжкое преступление. Кроме того, Николай Львович был не только очень умен, но и язвителен, и Презенту такой сотрудник был, конечно, не нужен.

Исай Израилевич поспешил избавиться и от заведующего кафедрой зоологии позвоночных – профессора Павла Викторовича Терентьева – специалиста по амфибиям, очень широко образованного зоолога, одного из зачинателей применения математики в биологии. Как и Гербильский, он никогда не занимался генетикой, но Презент, причисливший его к единомышленникам «менделистов-морганистов», нашел удобный повод для увольнения. Дело в том, что Павел Викторович имел неосторожность вступить в детстве в организацию бойскаутов, которая существовала тогда наряду с пионерской организацией. Впоследствии она была признана «идеологически чуждой». О своем «бойскаутстве» Терентьев неосмотрительно написал в анкете, на этом и сыграл Презент.

Убрав с дороги основных противников – ведущих профессоров и преподавателей факультета, Презент занялся расширением своей тогда еще очень скромной кафедры дарвинизма (которую всегда хотелось называть кафедрой антидарвинизма). Чтобы расширить помещение, он, не задумываясь, выселил кафедру зоологии позвоночных, оставшуюся без заведующего, из занимаемых ею исстари аудиторий.

Началось переселение. Для ускорения этой процедуры Презент мобилизовал всех студентов так называемого «мичуринского набора». (После сессии ВАСХНИЛ в университет было принято сверх обычного приема еще 100 человек, для того чтобы сделать из них «истинных мичуринцев»). Молодежь выстроилась цепочкой вдоль знаменитого университетского коридора. Бесчисленные чучела и шкурки зверей и птиц из музейных шкафов и запасников кафедры передавались из рук в руки. При этом, конечно, не обошлось без потерь. Не все были достаточно внимательны. От экспонатов нередко отрывались этикетки, которые падали на пол, а потом прилеплялись куда попало.

На третьем этаже, куда переселяли зоологов, искони размещалась принадлежащая той же кафедре небольшая лаборатория сравнительной анатомии. Но втиснуть туда всю кафедру с ее богатейшим музеем было практически невозможно. Пришлось выселить библиотеку Общества естествоиспытателей. Судьба этой библиотеки, обладавшей большим книжным фондом, Презента нимало не беспокоила. Книги были запакованы и много лет простояли в ящиках. Библиотека, в сущности, перестала функционировать. Таким образом, для неоправданного расширения кафедры дарвинизма произошел двойной разгром – тяжело пострадали одна из старейших кафедр факультета и превосходная библиотека, обслуживавшая многих читателей.

С началом учебного года возникла «необходимость» переучивать весь профессорско-преподавательский состав. Были организованы обязательные семинары, на которых изучались «труды» Лысенко, собранные в единую книгу под названием «Агробиология». Наверное, не будь семинаров, я никогда не прочитала бы это произведение и не могла бы в полной мере судить о степени невежества, биологической безграмотности и, пожалуй, даже безумия автора. Так что польза от семинаров, присутствие на которых называли «лысением», все же была.

Уволенные из университета профессора оказались в трудном положении. На работу их старались не брать – боялись. После довольно длительной безработицы Ю.И.Полянский устроился на Мурманскую биологическую станцию. П.В.Терентьева взял на биологическую станцию в морозовское имение Борок бесстрашный И.Д.Папанин. Постепенно устроились и другие.

Презента тем временем обуревало честолюбие. Создав в Ленинградском университете обширную кафедру дарвинизма, декорированную сухими снопиками овса и пшеницы, он распространил свою просветительскую деятельность и на другие университеты. В Москве Презент не только получил кафедру дарвинизма, но даже стал деканом. Злые языки (возможно, не без оснований) утверждали, что он читал дарвинизм еще и в Одессе.

Свой курс дарвинизма Исай Израилевич читал с внешним блеском. Он вообще был прекрасным оратором, или точнее – блестящим демагогом. Можно было только удивляться его искусству ничего не сказать в двухчасовых лекции или докладе. Студенты, покидая аудиторию, недоуменно спрашивали друг у друга, о чем же он собственно говорил? Мне самой не раз приходилось слушать его выступления, и я почти никогда не могла уловить, каких взглядов он придерживается. Из его доклада о внутривидовой борьбе, которая категорически отрицалась Лысенко (основное доказательство: «заяц зайца не ест, а волк зайца ест!») я так и не смогла понять, что думает по этому поводу сам Презент.

Разумеется, «реформы», проведенные им на факультете, тяжело отразились на ходе учебного процесса, и прежде всего потому, что были уволены многие яркие профессора. Так, на место Н.Л.Гербильского – серьезного ученого, главы большой научной школы, был приглашен некто М.П.Виноградов, человек, по-видимому, невежественный и бездарный. Студенты, посещавшие его курс «по очереди», передавали друг другу содержание его лекций, как анекдоты. Для примера приведу историю с «кобылой лорда Мортона», излагавшуюся как доказательство влияния окружающей среды на наследственность. История этой знаменитой кобылы заключалась в том, что была она замечательных кровей и лорд Мортон, содержавший большой конный завод, приказал выпасать ее на самом лучшем лугу. Но, не зная мичуринской генетики, неразумный лорд велел огородить луг частоколом. Кобыла ежедневно имела его перед глазами и в результате родила полосатого, как зебра, жеребенка. Стыдно даже вспоминать, что этот анекдот преподносился на лекциях в Ленинградском университете как важный научный факт.

Курс «мичуринской генетики» читал профессор Николай Васильевич Турбин, ныне академик АН БССР. На факультете он появился незадолго до сессии ВАСХНИЛ, заняв вакантную в то время должность заведующего кафедрой генетики растений. Эта кафедра прежде возглавлялась блистательным молодым ученым, лауреатом Рокфеллеровской премии, Георгием Дмитриевичем Карпеченко, который еще в 1940 г. был арестован по ложному доносу лысенковской клики и погиб в тюрьме.

Н.В.Турбин во многом был для меня непонятен. Непосредственно после сессии он вел себя как заядлый лысенковец, и, став деканом (вместо уволенного М.Е.Лобашева), подписывал все приказы о выговорах и увольнениях. Мне неприятно запомнилось его выступление на факультетском собрании, где он поносил Ю.И.Полянского за «менделизм-морганизм», наградив его эпитетом «махровый Юрий Полянский». Все это заставило меня составить нелестное мнение о новом профессоре и декане. Но справедливость требует сказать, что поведение его не было однозначным. В своем курсе наряду с лысенковскими «благоглупостями» и историей кобылы лорда Мортона, которую он тоже не стыдился произносить с кафедры, Турбин уделял значительную часть времени изложению основных положений настоящей генетики («менделизма-морганизма») под предлогом, что каждый биолог должен знать, с чем бороться. Благодаря этому студенты все-таки получали довольно твердые представления о генетике, и это было, конечно, важно и нужно.

Курсы, далекие от проблем генетики, читались очень по-разному. Одни профессора широко освещали «достижения мичуринской биологии», другие по мере сил уклонялись от этого. Профессор Валентин Александрович Догель читал свой курс так, как будто к зоологии беспозвоночных «мичуринская биология» не имеет никакого отношения. А доцент его кафедры – Георгий Сергеевич Марков – в лекциях по частной паразитологии старался широко использовать не только «мичуринскую генетику», но и «достижения» О.Б.Лепешинской и даже Г.М.Бошьяна.³ В частных беседах он утверждал, что «мичуринская биология» раскрыла перед ним новые перспективы развития паразитологии. Создавалось впечатление, что он даже искренне верит в это. Профессор Петр Васильевич Макаров, широко образованный цитолог, безусловно понимавший всю бессмысленность «открытий» Лепешинской, позволял себе заведомо лгать, читая студентам о роли ее идей в развитии биологии.

Очень нелегким было положение на факультете профессора Догеля. Он принадлежал к поколению старых университетских профессоров, которым не очень-то доверяли. К тому же на его кафедре одно время работал талантливый исследователь, блестящий лектор и организатор интереснейшего студенческого научного семинара Александр Александрович Филипченко (брат знаменитого генетика). Этот замечательный человек и ученый был арестован и погиб в 1937 г. Догелю, как заведующему кафедрой, этого еще не забыли. А теперь с его же кафедры изгнан за «менделизм-морганизм» профессор Полянский.

Понятно, что новое руководство факультета относилось к Догелю подозрительно и всеми силами старалось подорвать его авторитет. Ему постоянно поручали (конечно, не случайно) доклады на различные «скользкие» темы. То о внутривидовой борьбе, то об идейно-политическом воспитании студентов «в духе мичуринской биологии». Но Валентин Александрович умел очень дипломатично выходить из положения, не унижая себя ложью. Он был очень осторожен, потому что боялся за кафедру, за своих сотрудников и студентов.

Жизнь никогда не стоит на месте, а в те мрачные годы события в биологии развивались особенно бурно, нарастая как снежный ком. После сессии ВАСХНИЛ всеобщее признание получила Лепешинская, возник Бошьян, прошла позорная физиологическая сессия двух академий (АН и АМН СССР).⁴ Все это как в зеркале отражалось и в жизни биофака. То и дело проводились конференции, методологические семинары, заседания ученого совета, на которых заслушивались доклады о «новейших достижениях мичуринской биологии», О.Б.Лепешинской и физиологов – победителей объединенной сессии. Доклады сопровождались прениями, в ходе которых едва ли не от каждого выступавшего требовалось покаяние, признание своих существующих и несуществующих ошибок, подтверждение своей преданности «мичуринской биологии» или так называемой быковской физиологии.

Не все даже глубоко порядочные люди и видные ученые смогли устоять перед этим страшным нажимом. Так, не сумел преодолеть свой страх старый профессор нашего факультета Дмитрий Иванович Дейнека, четверть века заведовавший кафедрой анатомии и гистологии. Приведу по этому поводу выписку из дневника действительного члена АМН СССР В.М.Карасика, профессора Педиатрического медицинского института.⁵ Это был удивительный человек, обладавший энциклопедическими знаниями, которого друзья в шутку называли «кладезем премудрости». Владимир Моисеевич тяжело переживал все то, что просходило в биологии. «21.VI.1950 г. в ИЭМе на заседании, посвященном докладу Жукова-Вережникова о конференции АН по докладам О.Б.Лепешинской и резолюции АН, относящейся к этой конференции, среди других ученых выступил старик Дейнека, который сравнил открытие О.Б. с открытием Лобачевским неэвклидовой геометрии. Но, с одной стороны (у Лобачевского), могучая научная мысль, исключительное интеллектуальное воображение, совершенно новая конструкция, а с другой – полное отсутствие какой-либо фантазии: старая мысль о некоей цитобластоме, высказывавшаяся десятками других писателей второй половины прошлого столетия...».

Д.И.Дейнека выступил с хвалебной речью о Лепешинской и на ученом совете факультета, а потом, придя на кафедру, некоторое время сидел молча в своем кабинете, закрыв лицо руками. К нему подошел его любимый аспирант (который и рассказал мне об этом эпизоде). Удрученно взглянув на молодого человека, Дмитрий Иванович устало произнес: «Лева, она старая дура!».

Позволю себе привести еще одну выписку из дневника В.М.Карасика, характеризующую состояние духа ленинградских биологов. «Дмитрий Николаевич Насонов как-то говорил мне, что все в той или иной степени испачкались, все доединого мы каялись, кроме Юрия Ивановича Полянского, который молча, без слова покаяния уехал в свою ссылку на Мурманскую биостанцию. Когда я возразил, что он сам по сути дела не каялся, он ответил, слегка морщась:

"Нет, и я не смог, я все же говорил, что неверно поступил, когда голословно отрицал возможность происхождения клеток из межклеточного вещества, в то время как следовало бы повторить опыты, проверить их, что я грубо и резко отнесся к самой возможности тех фактов, которые утверждала Лепешинская... А бедный Павел Григорьевич (Светлов. – Т.Г.), который, поехав на вторую конференцию, столько там наговорил, что, наверное, его потом самого тошнило и, вероятно, он и сам не понимал, что он там говорил. Да, что ему было делать. Наверное, думал даже не о себе, а о жене и дочери...". "Я, – пишет далее Карасик, – запротестовал, что каялись-то по-разному, и покаяние имело разное содержание...".

В этой связи не могу не рассказать о событии, которое произошло не в университете, а в Ленинградском педиатрическом медицинском институте. Там, как и во всех других медицинских и биологических учреждениях, шла конференция, посвященная трудам О.Б.Лепешинской. Было много выступлений. Все спешили засвидетельствовать свой восторг перед ее достижениями. Молчал только один человек – заведующий кафедрой гистологии профессор Евгений Сильвиевич Данини. Он был очень тяжело болен, смертельно болен. Это было всем известно, и многие удивлялись тому, что он не воспользовался своим правом больного не участвовать в этом тягостном и утомительном фарсе. Но, когда заседание уже подходило к концу, Данини неожиданно попросил слова. У меня нет стенограммы его выступления, но полагаю, что смогу довольно точно передать содержание его речи.

«У меня совершенно особое положение, – сказал Данини, – это выступление будет последним в моей жизни, потому что одной ногой я уже т а м, в могиле. Мне нечего терять и я могу откровенно сказать все, что я думаю о Лепешинской». После такого трагически прозвучавшего вступления он спокойно и методично разобрал взгляды и «достижения» О.Б.Лепешинской, не оставив камня на камне. Его слушали в глубоком молчании, никто не посмел прервать или остановить его. Через несколько дней его не стало. Но имя Данини было у всех на устах; добрая слава о нем разнеслась по загнанному и запуганному миру биологов и медиков. Да, в то страшное время только умирающий мог позволить себе сказать правду вслух!

В 1951 г. на факультете состоялась конференция университетского физиологического института, посвященная итогам объединенной сессии двух академий, названной организаторами «Павловской». Несколько лет спустя, в 1954 г., профессор Дмитрий Николаевич Насонов, действительный член АМН СССР, выступая в университете, так определил подлинный смысл этой конференции.⁶

«...Вся организация конференции была очень характерна и противоречила самым элементарным представлениям о свободной научной дискуссии... Оргкомитет присвоил себе функции суперарбитра, который должен был дать окончательное суждение, кто из работников института плох, а кто хорош. Налицо проявление типичного ,,монополизма”. В этот ареопаг входили почему-то и не физиологи, для советов привлекалась такая совершенно беспринципная фигура, как Гальперин, а за ним стояла черная тень всем хорошо известного Презента. И вот перед их судом должны были предстать работники института, среди которых имеются крупные специалисты...

Конференция открылась длинной, поистине прокурорской речью проф. М.И.Виноградова... Научная критика здесь была заменена заушательством и приклеиванием таких ,,псевдофилософских” ярлыков, как „антимарксистский", ,,сторонники метафизических теорий Канта и Спенсера”, „физиологический идеалист" и тому подобное. Спорить с этой нелепой клеветой и запугиванием было очень трудно, так как участники дискуссии были предупреждены, что от них требуется покаяние. „Если в выступлении не прозвучит покаяние – то может быть плохо”, – говорили им.

И завершилось все тем, что вышеуказанный ареопаг на закрытом заседании вынес приговор, сущность которого сводилась к тому, что ученые института были разделены на 2 категории – одни хорошо покаявшиеся, а другие плохо!

„Свежо предание, а верится с трудом". Достоинство ученого расценивалось не по тому, как он сумеет обосновать и отстоять свою точку зрения, а по тому, как он будет каяться. Другими словами, в ученом ценилось уменье легко и быстро отказываться от своих убеждений...».

Нужно ли говорить о том, что сам Д.Н.Насонов был отнесен к числу тех, кто покаялся плохо. В результате созданная им кафедра общей и сравнительной физиологии была закрыта, почти одновременно он был снят с должности директора Института экспериментальной медицины АМН СССР (ИЭМ), а отдел морфологии, которым он заведовал, был разгромлен. В университете у него осталась лишь маленькая лаборатория физиологии клетки.

Сейчас, читая серьезные научные книги того времени, написанные крупными и уважаемыми учеными, можно натолкнуться на вызывающие недоумение фразы о Лысенко, о «мичуринской биологии» или о Лепешинской. Неужели они верили в то, что писали? На хорошо известном мне примере объясню, как это могло получаться.

Незадолго до сессии ВАСХНИЛ В.А.Догель и Ю.И.Полянский начали работать над книгой «Протистология» (впоследствии удостоенной Ленинской премии). Но после 1948 г. об авторстве Полянского нельзя было и помышлять. Однако договор с издательством «Советская наука» был уже заключении Догелю пришлось готовить книгу к печати одному. Но, работая над этим руководством, Валентин Александрович совершенно упустил из вида, что постановление «о борьбе с космополитизмом и иностранщиной» касается не только литературных критиков, на которых, как известно, был обрушен основной удар. Биологии это постановление касалось в той же мере, и потому, едва он отнес свой завершенный труд в издательство, как ему вернули рукопись, указав на недопустимость цитирования такого большого числа иностранных авторов. Особенно много нареканий вызвали рисунки. Издательство потребовало, чтобы все иностранные фамилии были изъяты и в подписях к рисункам оставались ссылки только на русских ученых. Валентин Александрович просто не мог себе этого позволить. После бессонной ночи он пришел к решению снять все ссылки на авторство рисунков. Книге был придан гриф учебного пособия, и это как бы оправдывало отсутствие ссылок. Со списком литературы тоже удалось выйти из положения. Все иностранные авторы были напечатаны в русской транскрипции и в порядке русского алфавита. При беглом взгляде создавалось впечатление, что цитирована лишь русская литература. Разумеется, все это было в ущерб книге, но другого выхода не было.

Однако не прошло и нескольких дней, как Валентин Александрович опять пришел на кафедру расстроенный и озабоченный. Рукопись снова возвратили, на этот раз потому, что автор на 60 с лишним листах не нашел места, чтобы написать о «величайшем протистологе» – О.Б.Лепешинской.⁷ Сидя в своем кабинете на краешке стула, Валентин Александрович упавшим голосом повторял, что он не может в серьезной научной монографии цитировать бредовые высказывания Лепешинской. Но издательство твердо стояло на своем, утверждая, что книгу все равно нельзя будет издать без упоминания этого имени. Догелю пришлось признать, что они были правы, и вот, несколько дней спустя, он не без гордости прочитал нам обтекаемую и незначащую фразу с упоминанием Лепешинской, которую вставил в набранный петитом раздел «история изучения простейших».

Сейчас трудно даже представить себе, как можно было жить и работать в таких условиях. Расскажу маленький, но хорошо запомнившийся мне эпизод. Ассистент кафедры зоологии беспозвоночных, я вела практические занятия с первым курсом и, рассказывая о гидре, упомянула о том, что этому животному свойственна высокая способность к регенерации. Студентка, сидящая за первым столом, поднимает руку – у нее вопрос: «А если гидру растереть в ступке с кварцевым песком, так, что не останется ни одной клетки, вырастет ли из этой массы новая гидра?». «Конечно, нет», – отвечаю я, ни минуты не задумываясь. «Но, – продолжает студентка, – ведь при этом образуется живое вещество, а из него могут возникнуть клетки!». «Глупости это, говорю я, ерунда. Никакого живого вещества нет, а клетки могут возникать только из клеток же, в результате их деления». «Вот видишь, – торжествующе восклицает студентка, обращаясь к соседке, – что говорит Татьяна Александровна, значит, я была права!». И только в этот момент до меня доходит, что произошло. Я совершила грубую политическую ошибку, чтобы не сказать преступление. Я – преподаватель, в аудитории в присутствии 30 студентов с кафедры громко назвала глупостью и ерундой «великие идеи» О.Б.Лепешинской, за которые она недавно была удостоена Сталинской премии.

Признаюсь, у меня в глазах потемнело. Ведь если хоть один из 30 находившихся в аудитории студентов скажет в деканате: «Вот что нам говорят на кафедре зоологии беспозвоночных», то меня немедленно уволят. Но этим не ограничится. И всей кафедре, и в особенности В.А.Догелю, как заведующему, будут крупные неприятности. Тотчас же, раздав студентам препараты, я бросилась к Догелю, чтобы предупредить его о том, что наделала. Но он куда-то ушел, и я, волнуясь, с трудом дождалась возможности посоветоваться с мужем, в то время студентом. Человек очень активный, он был старостой курса, членом партбюро факультета, куратором комсомольской организации и был поэтому тесно связан со студентами разных курсов. «Не волнуйся, – сказал он, выслушав мой бессвязный от волнения рассказ, – я очень хорошо знаю отношение студентов к лысенковщине. Никто на тебя не донесет! Твой преподавательский авторитет только вырос, и Валентина Александровича не нужно волновать понапрасну». Он оказался прав. Студенты промолчали (хотя, вероятно, и обсуждали мое высказывание между собой). Теперь, через много лет я могу говорить об этой истории как об анекдоте, но тогда мне было совсем не до смеха.

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Осенью 1951 г. в университете произошло первое важное событие, послужившее началом тайному движению сопротивления лысенковщине. К всеобщему изумлению, приказом ректора А.А.Ильюшина был уволен Презент. Алексей Антонович Ильюшин не был биологом, но он хорошо отдавал себе отчет в том, что Презент – черная фигура, которую нужно убрать. И он сделал это, сумев согласовать вопрос об увольнении с обкомом. Помогла и характеристика, составленная деканом факультета Арменом Леоновичем Тахтаджяном, в которой говорилось о том, что Презент «...недобросовестно относился к своим обязанностям... работа по руководству аспирантами была провалена... много единиц на кафедре было занято людьми, не дававшими никакой продукции...» и т.д.⁸ Сотрудники факультета восприняли это известие как радостное событие, люди поздравляли друг друга. А Исай Израилевич был взбешен. Он подал заявление в Министерство высшего образования, и оттуда в университет пришло распоряжение немедленно восстановить Презента. Однако это распоряжение так и не было выполнено. Ильюшин тем временем сдавал дела новому ректору, которым стал профессор (теперь академик) Александр Данилович Александров. Несмотря на повторные требования Министерства восстановить Презента в университете, он упорно и категорически отказывался сделать это. И это было исключительно важно для факультета, потому что отсутствие Презента позволяло хотя и медленно, но неуклонно развиваться уже начавшемуся процессу возрождения. Мера терпения ученых университета иссякала.

На кафедре зоологии беспозвоночных шел обычный студенческий семинар – докладывалась курсовая работа на протистологическую тему. Началось обсуждение. Слово взял доцент кафедры Г.С.Марков. Похвалив доклад, он отметил существенный (с его точки зрения) недостаток. В докладе ни слова не было сказано о работах О.Б.Лепешинской. И тут произошло невероятное. Догель, всегда.деликатный и предельно выдержанный, вдруг с силой стукнул кулаком по столу и, не дав Маркову закончить фразу, не сказал, а прямо-таки закричал: «Довольно, знаете ли! Дольше терпеть невозможно!». Изумленный Марков замолк. Валентин Александрович поспешно закрыл заседание. Формула «дольше терпеть невозможно» стала с этого момента его девизом. Ho он был осторожен, очень осторожен.

Между тем «прогресс мичуринской биологии» шел своим чередом. Лысенко увлекся идеей превращения одних видов в другие. Ему услужливо поставляли соответствующие сведения. Были «найдены» случаи превращения ели в сосну, березы в ольху, граба в лещину. Считалось бесспорным, что любые злаки могут легко превращаться друг в друга. Но примеров подобных превращений в животном царстве не было. И тут Лысенко осенило, и, выступая на Общем собрании Академии наук, он сообщил новый совершенно ошеломляющий факт. Оказывается, кукушонок возникает в гнезде дрозда или птиц других видов из их же собственных яиц. Причиной служит изменение внешних условий, а именно – усиленное питание одного птенца.⁹ Потрясенные академики промолчали, но, разъехавшись по домам, стали широко распространять новое «открытие» Лысенко среди своих родных и знакомых. Дошли эти сведения и до В.А.Догеля, который по каким-то причинам не смог быть на Общем собрании Академии. Глубоко потрясенный, он обсудил этот факт со своей старшей дочерью Лидией Валентиновной – невропатологом, ученицей знаменитого Давиденкова. Она сказала, что »идея Лысенко о путях возникновения кукушек более всего похожа на бред параноика.

Валентин Александрович должен был в этот день быть на ученом совете в Зоологическом институте. Погруженный в свои безрадостные мысли, он пошел туда, надеясь поделиться ими с Дмитрием Николаевичем Насоновым, но на ученый совет он опоздал. Далее я излагаю рассказ Насонова, который слышала непосредственного от него.

Дмитрий Николаевич находился в зале ученого совета, когда, случайно оглянувшись, заметил, что дверь приоткрыта и В.А.Догель, вместо того чтобы идти на заседание, заглядывает в щелку и делает энергичные знаки, призывая Насонова выйти в коридор. Дмитрий Николаевич, несколько удивленный, вышел из зала. Догель поспешно заманил его в темный угол и, схватив за пуговицу, громким шепотом произнес: «Голубчик! Голубчик, это же параноический бред!!!». Поймав недоумевающий взгляд Насонова, он пояснил: «Да, да, голубчик, я с дочерью говорил, она понимает!». «Да о чем Вы, Валентин Александрович?» – произнес изумленный Насонов. «Как о чем? – опять зашептал Догель, – о кукушке, голубчик, о кукушке!». По словам Дмитрия Николаевича, ему стало не по себе.

Валентин Александрович был необычайно возбужден, говорил что-то совершенно несуразное. Невольно напрашивалась тревожная мысль – уж не заболел ли он? Как можно мягче, Насонов переспросил: «О какой кукушке, Валентин Александрович?». «Как, голубчик, Вы ничего не знаете о кукушке?» – в свою очередь изумился Догель. «Нет, не знаю!» – ответил его недоумевающий собеседник. Догель все подробно рассказал, недоразумение выяснилось, и оба ученых, потрясенные более чем обычно, глубоко задумались о судьбах биологии и университета.

Догель и Насонов всегда были в добрых дружеских отношениях, но страшное состояние науки особенно сблизило этих двух замечательных людей и привело к решению начать осторожную, но целенаправленную борьбу с мракобесием. Вскоре последовало событие неслыханной по тем временам смелости. Появилось объявление о пленарном заседании Общества естествоиспытателей. На повестке дня стоял доклад Н.В.Турбина о роли внутривидовой борьбы в эволюции.

Мы, кафедральная молодежь, не питали доверия к Турбину и идти на этот доклад не собирались, ожидая услышать очередное изложение лысенковского бреда о взаимоотношениях зайца и волка. Но Валентин Александрович как-то очень многозначительно сказал и нам, и студентам кафедры: «Друзья мои, я бы хотел, чтобы вы все пришли на заседание Общества естествоиспытателей». Мы пошли. Народу собралось очень много, белоколонный актовый зал университета был переполнен. Турбин, выйдя к кафедре, заметно волновался. Когда он начал говорить, в зале воцарилась мертвая тишина, все слушали, затаив дыхание. Пораженные, обрадованные, все мы вдруг почувствовали себя сопричастными событию необыкновенной, огромной важности. Когда докладчик окончил, зал буквально сотрясался от аплодисментов. Между тем Турбин не сказал ничего нового. Он просто правильно, без искажений пересказал Дарвина и смело заявил вслух, что лысенковская формула «заяц зайца не ест...» не имеет никакого отношения ни к дарвиновскому понятию внутривидовой борьбы, ни к науке вообще. Он просто назвал белое – белым, а черное – черным, но для этого нужно было иметь мужество!

Началось обсуждение. Выступил пролысенковски настроенный сотрудник Ботанического института. Его освистали, не дали договорить. Он вынужден был сойти с кафедры. Не стали слушать и других ораторов, пытавшихся критиковать и «разоблачать» докладчика. Несколько сотен молодых людей, охваченных единым порывом, думали и чувствовали в этот момент одинаково. В этом было что-то необычайное, замечательное. Турбин неожиданно сделался героем дня. С его стороны и особенно со стороны В.А.Догеля организация такого научного заседания была акцией величайшего гражданского мужества. Ведь Догель, как президент Общества естествоиспытателей, взял на себя полную ответственность за все – и за доклад, и за впервые публично прозвучавшую критику Лысенко, и за бурную реакцию в основном студенческой аудитории. Было это еще при жизни Сталина, в декабре 1952 или в январе 1953 г.

Через несколько месяцев умер Сталин, наступила «оттепель». Но Лысенко еще держался, хотя прогрессивные силы уже наступали на него со всех сторон. В начале 1954 г. в университете произошло еще одно принципиально важное событие. Прочесть курс лекций для студентов-физиологов был приглашен тогда еще «опальный» академик Леон Абгарович Орбели. Но в это время на факультете работали главные организаторы ошельмовавшей Орбели сессии двух академий и по проблемам павловского учения – К.М.Быков и Э.Ш.Айрапетянц. Оба они были в негодовании, считая, что приглашать Орбели для чтения лекций совершенно недопустимо. Однако авторитет ректора, пригласившего Орбели, был очень силен, да и время было уже другое.

Декан факультета А.Л.Тахтаджян (теперь академик) и поддерживавшие его профессора Догель, Насонов и другие сотрудники биофака откровенно взяли курс на искоренение в университете лысенковщины и связанных с ней явлений. Несмотря на отчаянное сопротивление Айрапетянца, лекции акад. Орбели состоялись. Это было первым после злополучной сессии двух академий публичным выступлением Леона Абгаровича, и он заметно волновался. Аудитория была переполнена. Собрались не только студенты и сотрудники факультета, но и многие ленинградские физиологи. Мест не хватало, так как Айрапетянц все же сумел добиться запрещения использовать актовый зал. Но первая лекция все равно вылилась в яркую демонстрацию уважения и любви к Леону Абгаровичу. Его появление на кафедре было встречено овацией.

Вскоре начал читать курс лекций по генетике вернувшийся в университет М.Е.Лобашев. Учебников не было, и перед экзаменами он раздавал студентам конспекты своих лекций. На основе этих конспектов им был вскоре написан учебник по генетике, издать который оказалось очень непросто, но сделать это все-таки удалось благодаря совместным усилиям уже возвратившегося на кафедру профессора Полянского и ректора университета А.Д.Александрова. Издание учебника по генетике рассматривалось как крупная победа.

Молодому читателю, не переживавшему страшную пору лысенковского мракобесия, вероятно, трудно представить себе некоторые особенности этого времени. Может показаться непонятным, что заставляло умных, безусловно порядочных и образованных людей, нередко крупных ученых, публично повторять безграмотный бред «народного академика» (как именовали Т.Д.Лысенко) и О.Б.Лепешинской. Однозначно ответить на этот вопрос трудно, разные люди делали это по совершенно разным причинам. Немало было, конечно, карьеристов, среди которых встречались и очень образованные биологи. Прекрасно понимая все, они беззастенчиво лгали, проповедуя «передовую науку» в публичных выступлениях, в лекциях, в печати. Эти люди не заслуживают прощения. Многие же просто не могли противостоять тому нажиму и давлению, которые оказывали на них лысенковские идеологи, во чтобы то ни стало, требовавшие «покаяния». Особенно трудным было положение членов партии, которые были к тому же связаны партийной дисциплиной.

Очень многими, может быть большинством, владел страх. Страх не только за себя, но и за своих близких, за свое дело – за кафедры, лаборатории, институты, сотрудников. Страх этот имел совершенно реальную почву и был очень обоснованным. Ведь за сессией ВАСХНИЛ стоял Сталин! Об этом прямо и объявил Лысенко в своем заключительном слове, сказав: «...ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его».¹⁰ Не следует забывать и о том, что 1948–1950 гг. были ознаменованы новым всплеском репрессий и террора, противостоять которому не мог никто. Отстаивать свое мнение было невозможно, даже молчать, т.е. не пропагандировать идеи Лысенко и его приспешников считалось доблестью.

Наконец, были и такие люди, которые (как это ни странно) искренне верили в прогрессивную роль «мичуринской биологии». Это были догматики, привыкшие безоговорочно, как в Библию, верить в передовицу центральной «Правды». Недалекие, мало думавшие, они легко поддавались на демагогию Презента, на истерическое хрипение Лысенко и были всей душой преданы «передовой науке». Много ли их было в стране? Бог весть. Но в Ленинградском университете я могла бы назвать лишь нескольких человек.

* * *

Итак, подведем некоторые итоги. В результате сессии ВАСХНИЛ и активной деятельности И.И.Презента на биологическом факультете Ленинградского университета было фактически уничтожено несколько ведущих кафедр (генетики животных и эмбриологии, общей и сравнительной физиологии). Серьезному разгрому подверглись кафедры общей биологии и зоологии позвоночных. Были изгнаны с факультета ведущие профессора и доценты. По ложному доносу лысенковцев еще в 1940 г. были арестованы и погибли в заключении заведующий кафедрой генетики растений профессор Г.Д.Карпеченко и сотрудник той же кафедры известный цитолог Г.А.Левитский. Была закрыта библиотека Общества естествоиспытателей. На протяжении нескольких лет студенты были фактически лишены двух важных курсов – генетики и общей биологии. Вместо этого под видом передовой науки им преподносились ложные или бессмысленные сведения. Разумеется, все это нельзя расценить иначе, как разгром, и восстановление должно было занять длительное время.

И все-таки нам, сотрудникам и студентам биологического факультета ЛГУ, можно гордиться своей Alma mater. Ведь именно в Ленинградском университете впервые в стране возобновилось чтение курса не «мичуринской», а настоящей генетики и был издан написанный М.Е.Лобашевым учебник по генетике. Учебник, который в других городах люди еще боялись держать на виду и ставили на книжную полку корешком внутрь. На нашем факультете впервые после позорной сессии двух академий выступил с чтением курса лекций академик Леон Абгарович Орбели. В актовом зале Ленинградского университета состоялось заседание Общества естествоиспытателей, на котором впервые после сессии ВАСХНИЛ были публично подвергнуты критике некоторые «концепции» Лысенко.

Иными словами, Ленинградский университет раньше других вузов страны победил мракобесие, и этой победой мы обязаны нашим замечательным ученым, их честности, смелости и упорству. Прежде всего – Д.Н.Насонову, В.А.Догелю, Ю.И.Полянскому, декану факультета А.Л.Тахтаджяну, М.Е.Лобашеву, ректорам университета А.Д.Александрову и А.А.Ильюшину, решившемуся уволить Презента.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Презент И.И. Речь на сессии ВАСХНИЛ // О положении в биологической науке: Стеногр. отчет сессии ВАСХНИЛ им. В.И.Ленина, М., 1948. С. 509.

² Там же. С. 510.

³ О.Б.Лепешинская в своих многочисленных «научных трудах» пропагандировала идеи самозарождения жизни и возникновения клеток из особого «живого вещества». Эти взгляды, довольно широко распространенные в прошлом веке, были навсегда опровергнуты гением Пастера. Зная об этом, Лепешинская говорила, что Пастер на 100 лет затормозил развитие науки.
Г.М.Бошьян, автор книги «О природе вирусов и микробов» (М., 1950), утверждал, что разные виды бактерий и фильтрующихся вирусов могут превращаться как друг в друга, так и в кристаллы. На этом основании он отрицал необходимость стерилизации медицинских инструментов, посуды и т.п. Книга выдержала несколько изданий, выходила огромными тиражами (по 100 000 экз.).

⁴ Целью этой сессии было ошельмование и отрешение от научной деятельности крупнейшего физиолога страны академика Л.А.Орбели, его ближайших учеников и сотрудников. (См.: Научная сессия, посвященная проблемам физиологического учения академика Павлова: Стеногр. отчет. М., 1950).

⁵ Страницы дневника покойного В.М.Карасика, переданные мне его женой Е.М.Кольцовой, хранятся в моем личном архиве.

⁶ Стенограмма выступления Д.Н.Насонова хранится в моем личном архиве.

⁷ В своих статьях по протистологии Лепешинская описывала разные фантастические вещи, например такой «факт», как кристаллизацию инфузорий (!).

⁸ Подробно об этом см.: Гаген Т. Противостояние, или история одного увольнения // Газ. «Ленингр. университет». 1989. 13 и 20 янв.

⁹ «Открытие» Т.Д.Лысенко относительно путей возникновения птенцов кукушки опубликовано не было.

¹⁰ Заключительное слово акад. Т.Д.Лысенко // О положении в биологической науке: Стеногр. отчет сессии ВАСХНИЛ им. В.И.Ленина. М., 1948. С. 512.

Источник: Т.А.Гинецинская. Биофак Ленинградского университета после сессии ВАСХНИЛ
// Репрессированная наука. Л.: Наука, 1991, с.114-125.