В.В.Бабков

Н.К.КОЛЬЦОВ И БОРЬБА ЗА АВТОНОМИЮ НАУКИ

© В. В. Бабков

Наука может существовать лишь при поддержке извне; за поддержку следует платить, но не слишком высокую цену.

Но что такое "власть" в теме: "наука и власть"? – Высокая репутация у мирового научного сообщества. Иногда деньги. Иногда высокое покровительство. Общественное мнение. Научная мода. Возможность воспитывать учеников, печатать труды и вообще распространять свои взгляды. Порой защита от убийства и разгрома. И многое другое в том же роде.

Случай Николая Константиновича Кольцова (1872–1940) включает разные понимания "власти". А его деятельность, в любой конкретный момент, имеет одну и ту же направленность: борьба за автономию науки. Это блестящий пример борьбы личности против омертвения науки, подчиняемой текущим политическим нуждам.

На грани веков Кольцов определил научные цели своей жизни – синтез биологических дисциплин на основе экспериментального метода – и допустимые способы их достижения. Когда из очередной заграничной командировки Кольцов вернулся с готовой докторской диссертацией, то назначенная на январь 1906 г. защита не состоялась: "Я отказался защищать диссертацию в такие дни при закрытых дверях – студенты бастовали и решил, что не нуждаюсь в докторской степени".

В этот момент Кольцов издает книжку "Памяти павших. Жертвы из среды московского студенчества в октябрьские и декабрьские дни", документирующую расправы над студентами. Вырученные от продажи деньги (до конфискации разошлась часть выпуска) пошли для оказания помощи студентам. Эта правозащитная деятельность пришлась не по вкусу проф. М.А.Мензбиру, и он лишил Кольцова, шаг за шагом всех возможностей вести научную работу и занятия на своей кафедре. (Лишь от чтения лекций Мензбир не отстранил Кольцова: это требовало официального разбирательства).

В 1909 и 1910 гг. Кольцов публикует книжку "К университетскому вопросу" с призывом к реформам. Однако новый министр народного просвещения АЛ.Кассо в январе 1911 г. выпускает распоряжения, урезавшие университетские свободы. (Таким же полицейско-бюрократическим контрреформам университет подвергнется во 2-й половине 1920-х годов). В знак протеста ректор и проректоры подали в отставку от административной должности – но министр пошел дальше и запретил им чтение лекций. Тогда-то около 400 сотрудников и профессоров (включая Кольцова) покинули университет. Вернется Кольцов в университет в марте 1917 г.

В начале века "власть" в России была достаточно глубоко структурирована; Кольцов мог искать альтернативы утерявшему свободы императорскому университету. В городском Народном университете им. А.Л.Шанявского Кольцов получил кафедру и лабораторию – на Высших женских курсах проф. В.И.Герье. Оба университета были неправительственными, деньги шли от Городской Думы, от меценатов, или от студенческих взносов.

Авторитет Кольцова уже весьма высок: Санкт-Петербургская Академия наук приглашает Кольцова занять создаваемую для него кафедру экспериментальной биологии и стать действительным членом. Но Кольцов не желает покинуть своих учеников и сотрудников, поэтому в 1916 г. он избран лишь членом-корреспондентом. (По той же причине его ученик Н.Ф.Тимофеев-Ресовский откажется в 1936 г. от предложения Рокфеллеровского фонда принять пост в Институте Карнеги и останется в маленьком отделе в Бух-Берлине.).

Главное детище Кольцова – Институт Экспериментальной Биологии. В 1916 г. миллионер-промышленник жертвует крупную сумму обществу Московского Научного института на организацию институтов по химии и биологии (институт физики уже создан), и учредители Научного института избирают Кольцова директором биологического института. Институт открывается между февралем и октябрем 1917 г.

В послеоктябрьский период научные проекты не могли больше полагаться на частные деньги, и благодаря усилиям Кольцова к 1 января 1920 г. его ИЭБ был включен в исследовательскую сеть Наркомздрава РСФСР, которым руководил тогда друг Кольцова, врач-большевик Н.А.Семашко.

Тем временем новые люди – отнюдь не друзья Кольцова – искали новых судебных обычаев. (Именно обычаев: закон – Уголовный кодекс – будет принят в 1922 г.). Сопротивление капиталистов и землевладельцев подавлено, крестьянские бунты ликвидированы, и новые люди нацеливают простаивающую революционную бдительность на тех, кто еще не научился шагать в ногу, что "не хочет быть слепым и стремится узнать все, что делается всюду" (подсудимый М.М.Кишкин) и не потерял привычки говорить о том, что вокруг происходит.

В 1920 г. чекист Я.C.Агранов фабрикует политическое дело, а трибун Н.В.Крыленко проводит первый крупный показательный процесс, направленный на подавление независимости спецов: "в этом процессе мы будем иметь дело с судом истории над деятельностью русской интеллигенции", начинает обвинительную речь 12 августа 1920 г. Крыленко.

По поручению Агранова арестованный Н.Н.Виноградский в начале 1920 г. с какой-то необъяснимой охотой, даже с восторгом, пишет обширные показания (явно превышающие его сведения, но все еще недостаточные для целей Агранова), на основе которых ВЧК арестовывает большую группу московской интеллигенции, включая Н.Н.Кольцова. На суде ему будет предъявлено (недоказанное) обвинение в хранении денежных сумм (по предположению Агранова, "для пособий семьям пострадавших членов организации"): оно основано на ответе Агранову Виноградского, что "доказать наличность у Кольцова сумм Национального Центра трудно". (Вообще о характере показаний Н.Н.Виноградского можно судить по такому фрагменту: "Тот день, когда тов. Эйдук (член коллегии ВЧК) и Ксандров пожмут мне руку и скажут, что верят и возвращают доверие, будет для меня днем счастливым; сознание, что эти товарищи могут себя считать обманутыми мною – невыносимо".).

Процесс называется: «Дело "Тактического Центра"». (Так вырабатывалась фразеология новых судей. Вскоре будут новые "центры" и "блоки"). Но обвинитель Крыленко доказывает, что такой организации – не существовало! (см. его "Обвинительные речи по наиболее крупным политическим процессам", Москва, 1937. С.94). Волнует его не организация, а тот тип поведения, который обозначается как "исследовательский рефлекс" и академическая автономия: "А в обстановке августа 1919 г., в период наступления Деникина, не есть ли даже подобная болтовня – контрреволюционное деяние?" Зная, что сила на его стороне, Крыленко не боится попасть в неловкое положение: "Здесь вызвали смех слова гражданки Толстой, когда на мой вопрос, что она делала в совещаниях, она ответила: "Ставила самовар". За самовар Крыленко требует для Александры, дочери Льва Толстого, заключения "в концентрационный лагерь на три года". Тут же Крыленко дает образец "шарашки" – исследовательского учреждения ГУЛАГа последующих десятилетий: "Штеймана за его богатые юридические познания, ... Стемпковского за такие же познания в аграрном вопросе – я полагаю достаточным заключить на два года в лагерь с тем, чтобы их познания по специальности могли быть использованы согласно положению о концентрационных лагерях". Кольцову он полагает меньший срок, и полагает освободить Н.Д.Кондратьева (который будет вновь арестован по делу равно не существовавшей "Трудовой Крестьянской Партии" и погибнет в тюрьме). Но к концу речи Крыленко уравнивает всех требованием расстрела.

В первом выпуске "Известий И.Э.Б." (1921 г.) Кольцов поместил статью "Об изменении веса человека при неустойчивом равновесии". Осенью 1920 г. он добавил, в подстрочном примечании, "одно дополнительное наблюдение, показывающее, какое влияние на вес тела производят душевные переживания". Кольцов рассказывает, что 16 августа он был вызван в качестве обвиняемого по политическому делу в Верховный Революционный Трибунал. Во время разбора дела он ночевал дома и ежедневно взвешивался, получая по утрам одну и ту же цифру – 3 пуда 38 1/2 фунтов – вплоть до утра 19 августа. Вечером он "был арестован и провел ночь в Особом Отделе В.Ч.К. 20 августа после 4-х-часового ожидания в 11 часов вечера был вынесен приговор, по которому 24 обвиняемых присуждались к расстрелу; последний однако был немедленно заменен более мягкими формами частью условного наказания, а половина приговоренных к смертной казни, в том числе и я, были немедленно освобождены. Возвратившись домой в 12 ч. ночи, я определил свой вес в 3 п. 33 1/2 ф. Таким образом, за 38 часов обнаружилась потеря в 5 фунтов..." Кольцов тщательно описывает, что и в каком количестве было съедено, сколько это составило калорий, каковы были внешние условия, при каких обстоятельствах восстановился вес. Этот же "исследовательский рефлекс" в крайних обстоятельствах демонстрировали также Ухтомский, Филипченко и другие крупные наши ученые.

В это суровое время руководители нашего правительства и государства, верно отражая обстановку, заявляли, что "классовая борьба не исчезает при диктатуре пролетариата, а лишь принимает новые формы", включая террор и репрессии: "расстрелы являются одной из форм становления коммунистического общества". Но беззаконие дела, устроенного Аграновым и Крыленко, было таким чудовищным, что оно вызвало деятельное негодование ряда влиятельных в 1920 г. людей, который смогли оказать воздействие на В.И.Ленина. Именно благодаря вмешательству Ленина дело скончалось, и приговоренные к казни были освобождены.

Начинание Агранова – Крыленко, не доведенное до расстрельного залпа при Ленине, переменит судьбу в сталинский период. Оно послужит образцом уже для устройства фальсифицированного "Шахтинского дела", процессов выдуманных "Промпартии" и "Трудовой Крестьянской Партии". (Впрочем, мастер фальсификаций Агранов уже в 1921 г. доведет до расстрела другое крупное дело, проф. В.Н.Таганцева. – На этот раз с Менжинским, на этот раз без суда. – В ночь с 24 на 25 августа расстрелян 61 человек, включая поэта Н.С.Гумилева, затем еще 26 человек расстреляны и более 100 подвергнуты другим наказаниям.).

Знаменательно, что среди фальсифицированных обвинений, которые впоследствии инкриминировались Кольцову, никто ни разу не сослался на мифический "Тактический центр". Примечателен факт, что в советской юридической литературе "дело "Тактического Центра" упоминается лишь в написанной со сталинских позиций книге Д.Л.Голинкова "Крах вражеского подполья", вышедшей в брежневско-сусловскую волну ресталинизации.

Процесс 20-го года, имевший целью укрощение интеллигенции, не ослабил стремлений Кольцова к устроению идеала академических свобод. В августе 1917 г. на организационном съезде Ассоциации русских естествоиспытателей и врачей он посвятил свою речь задачам научного издательства в России. Первый выпуск "Известий И.Э.Б." стал единственным. Но с 1922 г. Кольцов выпускает "Успехи экспериментальной биологии", в 1924 г. возобновляет вместе с Ю.А.Филипченко "Бюллетень Московского общества испытателей природы. Отдел экспериментальной биологии". В 1925 г. на их основе Кольцов создает "Журнал Экспериментальной биологии. Серии А и Б" (впоследствии "Биологический Журнал", ныне "Журнал Общей Биологии"). В 1922-1930 выходит его "Русский Евгенический Журнал". Эти журналы и другие публикации ИЭБ дали возможность новой ориентации в биологии, проводимой Кольцовым.

При организации ИЭБ Кольцов руководствовался общей идеей, которую (насколько я ее понимаю) следовало развивать по таким путям: минимизация аппарата управления и паразитических слоев и структур; свобода действия руководителя и ощутимая персональная ответственность; право руководимых на самозащиту и средства для этого. Главное – это система средств самозащиты индивида от массы, самостоятельно мыслящей единицы от "коллектива".

Поддержанию научной автономии способствовало создание Кольцовым структурированной внешней среды для Института, который в годы НЭПа был связан с Наркоматами здравоохранения, земледелия, просвещения, Российской Академией наук, МГУ и рядом заграничных учебных заведений. Этому же особенно отвечало развитие инфраструктуры ИЭБ, постоянно изменявшейся за время его существования до начала 1939 г.

Последующие годы первой пятилетки – "великий перелом" (или – как определил это в 1946 г. советолог Н.Тимашев – "великое отступление") – открывали сталинский период отношений государства с наукой, с повторными атаками на автономию специалистов, имеющими целью укрощение наук.

Давление на специалистов шло по разным путям. Это система "единой аспирантуры" наркоматов и академий с отбором "социально близких" кандидатов, часто не способных к научным занятиям. Это резкое увеличение числа поневоле плохо подготовленных агрономов или техников, незнакомых с нормами действования в науке. Это организация армий "босоногих ученых" и хат-лабораторий, понижающих стандарты научной работы. И подавление академических свобод в ходе выборов 1927-1929 гг. в Академию наук. И влиятельные в то время теории коллективного труда в науке. И введение системы "научных минимумов", и многое другое.

26 сентября 1928 г. Кольцов выступил против порочного метода подбора студентов в письме на биологическое отделение Физмата 1-го МГУ. В то время как факультет мог провести через лаборатории 200-250 человек и ходатайствовал о приеме такого числа, Главпрофобр установил норму приема в 60 студентов. Кольцов подчеркивает, что биологические отделения физматов имеют уникальные возможности для высокой подготовки агрохимиков, врачей, преподавателей биологии. Его волнует, что дети рабочих и крестьян всего этого не знают, и набор пополняется равнодушными студентами, которые не могут пройти на другое отделение. Тяжелое впечатление производят на Кольцова анкеты, написанные молодыми людьми, которые выдержали приемные испытания, но не попали на биологическое отделение вследствие заполнения комплекта: "Это по большей части дети интеллигентов и служащих, для которых при приеме установлена низкая % норма (как в царских университетах для евреев)". Такой блестящей группы молодых биологов, как та, что составила в 1925 г. Генетический отдел С.С.Четверикова в ИЭБ, среди студентов-биологов МГУ уже не будет.

Между 1928 и 1931 гг. Главпрофобр Наркомпроса возглавлял А.Я.Вышинский. Линия поведения Кольцова, о характере которой говорит цитированная записка, привела к тому, что в 1930 г. декан биофака вычеркнул из плана преподавания его курс биологии, хотя он стоял в Наркомпросовской программе. Кольцов заявил, что он будет принужден уйти, если курс не будет восстановлен, – и ушел. "Через полгода курс биологии был действительно восстановлен, но никто не предложил мне возглавить его чтение", – так в 1935 г. Кольцов мотивировал отказ от предложения директора МГУ А.С.Бутягина принять участие в составлении исторического очерка преподавательской и исследовательской работы в Московском университете. – "У меня естественно создалось впечатление, что вся это история с исключением столь важного курса, как биология, имела своей целью освободиться от меня, как от нежелательного профессора, хотя я никогда не мог пожаловаться на недостаток внимания со стороны моих слушателей, которые иные годы многими сотнями заполняли мою аудиторию".

Колоссальное давление на автономию специалистов оказывали фальсифицированные процессы, устраиваемые по указанию И.В.Сталина для укрощения интеллигенции (кроме уже названных – "Союзное бюро", "Организация", "дело Академии наук", "Союз Высвобождения Украины"). Заказ органов террора обеспечивала антиинтеллектуальная кампания масс-культуры. В концу 1930 г. Г.А.Шмидт пишет Максиму Горькому: "Ваша мысль о создании общественного доверия к работе исследователей, по-видимому, очень своевременна. Только что получил любопытное в этом смысле письмо от одного профессора, занимающего видный пост в Москве. О Вашем проекте он не знает. Вот что он пишет под впечатлением процесса вредителей – "А самое подлое – это, что на всю интеллигенцию легла мрачная тень и никакими речами, биениями себя в грудь ничего не докажешь. Да и в самом деле, может ли теперь с доверием смотреть на нас рабочий или партиец. Нет! И не имеет даже права это делать. Вот это страшно тяжело".

Ментальность Сталина предполагала обоснование уничтожения неугодных: арестам и казням предшествовали газетные кампании и "требования народа". Для организации мнения в отношении неприрученных спецов, и материала для органов, была создана ВАРНИТСО (под руководством акад. А.Н.Баха). В первые годы она включала еще немало вполне приличных ученых, но в ответ на директиву апрельского пленума ЦК 1929 г. (когда Сталин заявил, что "шахтинцы" всюду, и потребовал разоблачить замаскировавшихся врагов), ВАРНИТСО показала свое лицо, постановив "вызвать на соревнование ОГПУ" в деле "выявления вредителей". И будьте уверены, что в этом она не подкачала.

Первой задачей ВАРНИТСО была ликвидация общественного сознания ученых – атомизация научного сообщества, сведение его до уровня запуганной массы, с которой легко управится социально близкий администратор. В этой борьбе против норм научной жизни ключевое понятие академической автономии подменялось уничижительным словцом "замкнутость" (или "кастовость"). Задачи и методы ВАРНИТСО привлекали неспособных и неудовлетворенных людей, видевших в науке лишь способ избежать грязного физического труда. В 1930 г. журнал "ВАРНИТСО" постоянно печатает рекламу: "Кто может быть членом ВАРНИТСО? – ... формальные признаки – наличие диплома высшего учебного заведения, научных трудов и пр. – не считаются обязательными и решающими при вступлении в ВАРНИТСО, ибо она объединяет своих членов по идеологическому признаку".

ВАРНИТСО усвоила бандитские по своей сути методы Сталина в подавлении в первую очередь независимых крупных фигур, которые дают пример внутренней свободы многим другим. Мишени выбирались из высших, IV и V, категорий списка ЦЕКУБУ. Кольцов входил в V-ю малочисленную категорию (74 из 13 922 научных работников по РСФСР) - ученых с мировым именем. Из направленных в ИЭБ для дезорганизации его работы особенно отвратительные роли сыграли варнитсовка МЛ.Рохлина и провокаторша Д.З.Комиссарук. Они склонили на свою сторону нескольких, по разным причинам не вполне устойчивых сотрудников Института. Некоторые другие в такой обстановке поспешили проявить свои низкие черты.

Атака на "буржуазных ученых" в начале 1929 г. шла широким фронтом. Надо пояснить, что этим уничижительным словосочетанием обозначали тогда исследователей, получивших образование на уровне мировых стандартов и обладавших определенными нравственными ориентирами и независимыми суждениями в области политики. К этой категории относились не только Кольцов и Четвериков, но и многие из их студентов, составивших генетическое отделение ИЭБ.

Когда в январе 1929 г. Кольцов был в Париже (впоследствии выяснится, что это была его последняя зарубежная поездка), между аспирантами ИЭБ, острым на язык беспартийным Н.К.Беляевым и экзальтированным В.Д.Вендровским, партийцем, ходившим в комиссарской коже, случился спор за обедом. В тот день, когда Амманула-Хан отказался, от введенных им до этого реформ, Беляев посмеялся, что того торжественно встречали в Москве, как царя-реформатора – и понапрасну. Вендровский очень обиделся на это и в стенной газете представил слова Беляева как контрреволюционное выступление. Б.Л.Астауров и другие возмущенные сотрудники потребовали снятия газеты и подали протест за 24 подписями. В следующем номере Беляев ответил указанием, что он привел лишь факты из "Правды" и "Известий". Аспиранты П.Ф.Рокицкий, В.И.Олифан, Г.Г.Винберг поместили там же протест против травли товарища. Их тоже объявили контрреволюционерами. В число обвиняемых включили и С.С.Четверикова: по его поводу партячейка Университета, на заседании которой не было ни одного его ученика, приняла грозную резолюцию. Когда в начале февраля 1929 г. Кольцов вернулся из Парижа, он "застал в Институте вместо прежней напряженной научной работы настоящий сумасшедший дом".

Кольцов не пожалел сил, чтобы успокоить вскипевшие страсти и устремить интересы всех сотрудников на научную работу. Ответный ход был таким: 24 апреля сатирический журнал "Чудак" № 14 напечатал разворот карикатур Кукрыниксов "Кто нас учит и чему?" – политические обвинения в адрес Четверикова, Кольцова, Беляева (и проф. Г.А.Кожевникова). Кольцов направил подробный отчет наркому Н.А.Семашко. Тот охотно вызвался похлопотать за Четверикова, к тому времени арестованного. Уверенный в благополучном исходе, Кольцов уехал в Закавказье. Но, по возвращении узнал, что Четвериков все еще сидит в Бутырках, Семашко уехал в отпуск, и никто ничего не знает о причинах ареста. 28 июля, через день после постановления Особого совещания при коллегии ОГПУ в отношении Четверикова, Кольцов обратился к Горькому с просьбой подкрепить своим авторитетом его обращение в ОГПУ. Но 31 июля в части тиража "Комсомольской правды" была напечатана пространная статья с политическими обвинениями: "Классовый враг в научных институтах". 16 августа состоялось новое постановление ОСО: Четвериков без суда был сослан в Свердловск на 3 года. Третье постановление ОСО от 13 апреля 1932 г. дало ему поражение в правах, эти 3 года он провел в Ярославле. (Я уверенно называю точные даты постановлений ОСО при коллегии ОГПУ, так как недавно получил справку о реабилитации Четверикова по всем этим делам, которая произошла 17 февраля 1989 г.). Кольцов приглашает его вернуться в ИЭБ, но предупреждает, что его место занято. В 1935 г. Четвериков возглавил кафедру генетики Горьковского университета (его приезд организовала З.С.Никоро), и был там до осени 1948 г., когда его уволили, как "менделиста-морганиста (вейсманиста)" по приказу министра В.С.Кафтанова.

Генетический отдел Четверикова шаг за шагом был развален. (Например, Кольцов направился в Ташкент для работы с тутовым шелкопрядом, спасая от травли Беляева, а затем и Астаурова, который на ритуальном митинге отказался голосовать за расстрел "Промпартии".)

Вне отдела Четверикова интересные работы сделал В.В.Сахаров по медицинской генетике: он показал, что эндемический зоб в горных изолятах Узбекистана, на первый взгляд наследственный, на деле обусловлен отсутствием йода в питьевой воде.

Однако медицинская генетика и евгеника были в это время осуждены с идеологических позиций. "Русский Евгенический Журнал" Кольцова прекратился, а Русское Евгеническое Общество закрылось. О евгенических интересах Кольцова следует говорить специально. Здесь скажу лишь несколько слов о его ранней работе, использованной позже для его критики в 1937 и особенно в 1939 году.

В речи "Улучшение человеческой породы", открывшей 20 октября 1921 г. первое заседание Русского Евгенического Общества, Кольцов рассуждал на тему: как мы можем представить себе такие условия, при которых методы зоотехники дадут основу антропотехники (евгеники).

"Для этого нам пришлось бы или перенестись воображением далеко назад, ко временам, когда могущественные властелины управляли своими подданными, как рабами, или же дать простор своей фантазии и на минуту вообразить, что осуществилась идея знаменитого английского писателя Уэльса, и на поверхность земли опустились жители планеты Марса, обладающие величайшими знаниями и недоступной для нас техникой марсиане. Если бы они действительно со всей своей культурой появились на земле, то, конечно, сместили бы человека с того пьедестала "царя природы", на который человек сам себя ставит, и отнеслись бы к человеку точно так же, как современный человек относится к своим домашним животным. Марсиане прежде всего подчинили бы себе человека, сделали бы его "домашним", пользуясь тем же методом, которым шел человек, когда из дикого волка сделал себе собаку... Марсианин, вооруженный знанием законов наследственности и желая быстро провести подчинение человечества, сразу истребил бы всех непокорных, не желающих подчиняться тяжелым условиям рабства, и не только их самих, но и всех их детей. Конечно, осталось бы достаточное количество людей, готовых подчиниться всякому режиму, лишь бы только сохранить свою драгоценную жизнь, так как в человечестве всегда были, и теперь имеются и еще надолго сохранятся прирожденные рабы".

Марсиане могут взять власть, продолжает Кольцов, только "систематически истребляя всех особей с врожденным фактором независимости".

Отмечая, что подобными вещами могли бы заняться ранее не марсиане, а реальные русские помещики и американские рабовладельцы, Кольцов настоятельно подчеркивает: "Современный человек не откажется от самой драгоценной свободы – права выбирать супруга по своему собственному выбору, и даже там, где существовала крепостная зависимость человека от человека, эта свобода была возвращена рабом ранее отмены всех других нарушений личной свободы". Основную часть речи Кольцов посвятил разбору отличий евгеники от зоотехники, и формулировке программы генетики человека и медицинской генетики (хотя и не пользовался этими позднейшими терминами). Отчасти эта программа разрабатывалась в ИЭБ в 1920-е годы.

Поводом для запрета евгеники была неловкая фраза в программной статье А.С.Серебровского (первого, еще довоенного ученика Кольцова по генетике). Обсуждая проблемы геногеографии и генофонда человека, Серебровский заявил, что "если бы нам удалось очистить население нашего Союза от различного рода наследственных страданий, то наверное пятилетку можно было бы выполнить в 2,5 года". Серебровский зашел слишком далеко, пытаясь судить о результатах пятилетки, когда Сталин не без основания считал это своим личным правом. Например, когда стало ясно, что пятилетка провалилась по всем основным показателям (прибыль, рентабельность, производительность труда) и была перевыполнена лишь по проценту коллективизации, Сталин объявил о выполнении ее за 4 года. Отсюда поговорка: "дважды два – пятилетка".

Серебровского критиковал идеолог А.А.Максимов; партийный литератор Демьян Бедный высмеял его статью в рифмованной агитке, занявшей почти пол-листа "Известий" (4.07.1930), которая была воспринята как политическое осуждение генетики человека в целом. Серебровский "разоружился" и заявил о признании ошибок – и из-за этого 18 лет не мог перейти из кандидатов в члены ВКП(б).

Эта история рикошетом ударила по Кольцову, и евгеника с генетикой человека стали больше невозможны в ИЭБ.

В ходе культурной революции добившиеся официального признания группы философов, одна за другой, были подвергнуты жесткой критике, пока Сталин лично не объявил единую идеологическую линию. Осенью 1930 г. вышла очередная установочная статья с выводом: "Только смелый поворот... и углубленная борьба с механистами смогут обеспечить за материалистической философией роль идейной "дубинки" пролетариата в его борьбе с классовыми врагами" ("Комсомольская правда", 9.10.1930).

Механистом уже называли в философской печати Кольцова. Для идеологической дубинки была назначена очередная цель. В знак протеста против усилившейся травли через месяц Кольцов обратился к директору исследовательской сети Наркомздрава с просьбой об отставке и переводе на вакантную тогда должность заведующего Генетическим отделом.

По окончании философской дискуссии Общество биологов-марксистов Комакадемии 24 марта 1931 г. приняло резолюцию. Отмечалось, что "буржуазные ученые широко используют достижения генетики для реакционной трактовки евгенических проблем... (напр., Кольцов...)". Поэтому "совершенно необходимо организовать разоблачение идеалистических концепций (таких-то), так же как и для механистических школ и концепций Н.Кольцова (и таких-то)". Для чего постановлено организовать бригаду по разбору работ Кольцова – под руководством организатора его травли Комиссарук и при участии Рохлиной. Кольцов трижды обращается к наркому здравоохранения нерешительному М.Ф.Владимирскому с ходатайством об отставке. Наконец, из института отчислена Д.З.Комиссарук (теперь она руководит травлей Кольцова извне ИЭБ). Но к весне 1932 г. дело идет к ликвидации Института.

К этому времени Кольцов не располагал поддержкой Н.А.Семашко, А.В.Луначарского и других еще недавно столь влиятельных фигур. Уже разрушена структура связей ИЭБ и он оказался в агрессивной среде. Однако помог Максим Горький. В очередной приезд в Россию он передал письма Кольцова из рук в руки И.В.Сталину. Это случилось 13 мая 1932 г. На следующий день ободренный Сталиным "нарком Здравоохранения посетил Институт, восстановил единоначалие директора и устранил ряд досадных мелочей, которые делали тогда мое существование совершенно невозможным", – вспоминал Кольцов.

Тем временем процессы культурной революции зашли так далеко, что предтечи хунвейбинов не могли отказаться от Кольцова как мишени. Они применили известную тактику и открыли атаки на кольцовского аспиранта – Г.Г.Тинякова. Летом 1932 г. партячейка Университета исключила Тинякова из партии и сняла с аспирантуры у Кольцова. "Главное обвинение, которое выставляет против него, это то, что он попал под мое влияние и не выражает желания от этого влияния освободиться", – писал Кольцов. – "Таким образом, несмотря на заступничество Сталина, несмотря на самое благожелательное отношение ко мне наркома Владимирского, в глазах группы сотрудников я остаюсь по прежнему зачумленным и распространяющим вокруг себя заразу". Тинякова спасти удалось (как удалось, например, спасти талантливого А.А.Замкова). Но после культурной революции, разрушившей средства самозащиты индивида от массы, Кольцов был отброшен на оборонительные позиции.

В 1934-1936 гг. правительство предпринимает шаги по реорганизации трех крупнейших учебных заведений страны: АН СССР, ВАСХНИЛ, ВИЭМ (Всесоюзный институт экспериментальной медицины).

26 июня 1936 г. Кольцов читает в "Известиях" заметку: ВИЭМ получает новые возможности в Ленинграде и распространяется на Москву: "... для размещения учреждений ВИЭМ в Москве правительство предоставило ряд помещений... в том числе... помещение И.Э.Б. им. проф. Кольцова" – Кольцов тут же обращается к зав. Агитпропом ЦК ВКП(б). А.И.Стецкому с гневным письмом, где разъясняет, что "Институт Экспериментальной Биологии не есть помещение, а учреждение, имеющее большие заслуги в деле развития советской науки".

После двух длинных бесед с новым наркомом Г.Н.Каминским Кольцов направляет ему в июле 34-го большую памятную записку, развивая ряд доводов "против превращения И.Э.Б. в одну из лабораторий ВИЭМ".

Институт под угрозой, и в августе Кольцов обращается к патрону ВИЭМ – Горькому: "...Но представители ВИЭМ настаивают на том, что в их Уставе отдельных Институтов не значится, а поэтому хотят перешедший к ним Институт Экспериментальной Биологии обезличить и обезысторить (простите за новое слово!)".

Благодаря заступничеству Горького Институт не рассыпался. Однако приключается новая неприятность. Директор ВИЭМ Л.Н.Федоров не спешит начать финансировать институт, который не желает ему подчиниться. А из-за перевода в ВИЭМ в середине декабря ИЭБ был формально снят с бюджета Наркомздрава. "Как будто Институт и вовсе прекратил свое существование", – писал Кольцов Каминскому.

Летом 1935 г. Совнарком возвратил ИЭБ в Наркомздрав.

1935-й год стал переломным для судеб генетики. Тогда был заключен союз И.И.Презента и Т.Д.Лысенко ради систематических атак на генетику. (Впрочем, Презент сперва предложил свои услуги в качестве идеолога Н.И.Вавилову, но тот указал ему на дверь. Презент пришел к Лысенко в момент его официального успеха. Он говорил об этом знакомому: "Я нашел такого парня, с которым можно делать большие дела!").

После критики Совнаркомом работы ВАСХНИЛ Н.И.Вавилов был переведен на должность вице-президента; новый президент А.И.Муралов во вступительной речи, озаглавленной "Не отставать от жизни", в качестве образца связи науки с сельхозпрактикой указал Одесский Институт Лысенко ("Известия", 29 июля 1935 г.).

Лысенко же к 1935 г. завоевал высокую оценку начальства, агрономов, прессы, и даже осторожную положительную оценку ученых. На II съезде колхозников-ударников в начале 1935 г. доклад его был прерван – после призывов к классовой бдительности и указания на свои далекие от науки занятия ("я не оратор и не писатель, я только яровизатор") – "Сталин: "Браво, т. Лысенко, Браво!" в зале аплодисменты" ("Правда", 15.02.1935).

Лысенко получил новый персональный журнал "Яровизация", 1-я тетрадь которого летом 35-го открылась рапортом-телеграммой руководства Одесского института сельскохозяйственному начальству страны – Я.А.Яковлеву, М.А.Чернову, А.И.Муралову (за 2-3 года они будут сметены террором): "При Вашей поддержке наше обещание вывести в два с половиной года, путем скрещивания, сорт яровой пшеницы... – выполнено". Никаких сортов Лысенко не вывел (как показали Константинов, Лисицын и др.). Но обращение Лысенко к скрещиванию означало его вторжение в область генетики.

В конце года предсовнаркома В.М.Молотов превознес ученых-практиков (такой образ создавал себе Лысенко) и выразил недовольство теоретиками. На Совещании передовиков урожайности с руководителями партии и правительства Яковлев прервал Лысенко вопросом, кто ему мешает: "А именно, почему без фамилий?" – Лысенко: "Фамилии я могу назвать, хотя тут не фамилии имеют значение, а теоретическая позиция. В общем большинство генетиков с нашим положением не соглашается. Николай Иванович Вавилов..." и т.д. ("Известия", 3.01.1936). Этот с виду импровизированный обмен репликами предлагал Сталину разгромить генетику в целом.

В 1929 г. Сталин распорядился ликвидировать сельхозэкономику как автономную науку, потому что она накладывала непреодолимый предел на его волю к модернизации сельского хозяйства. Теперь же "порочная теория предела" сместилась в другую область, и дело шло к ликвидации естественных наук, указывающих на биологические пределы. "Наука потому и называется наукой, что она не признает фетишей, и чутко прислушивается к голосу опыта, практики", – сказал Сталин на совещании стахановцев ("Правда", 22 ноября 1935). Учитывая его манеру выражаться, фраза означала, что Сталин ожидает некоторых действий (неизвестно каких, но спешных), долженствующих поставить генетику в подчинение сельхозпрактике, и тем самым учредить единомыслие в этой области.

Было соблазнительно в полной мере "поднять руку на отживающее, старое". К тому, однако, был ряд препятствий. Не был еще отменен международный конгресс по генетике, назначенный на 1937 г. в Москве. Агитпроп противопоставлял расцвет генетики в СССР ее кризису в Германии из-за вмешательства идеологии в науку. Шла подготовка сталинской конституции. Закона о выборах и других атрибутов государства. Сам Сталин был занят сценариями показательных политических процессов. Так что укрощение генетики приняло форму дискуссии (в кавычках).

Кульминацией дискуссии, шедшей весь 1936 год, стала декабрьская IV Сессия ВАСХНИЛ. Перед Сессией пресса вела кампанию, разъясняющую желание начальства, чтобы генетики и селекционеры таким образом обсудили свои спорные вопросы, чтобы Лысенко оказался прав, а его критики – нет. Однако генетики, и среди них яркую роль играл Кольцов, направили сессию от поисков компромисса к критике Лысенко. Официальная цель – приспособить генетику к верховенству Лысенко - не была достигнута.

Кольцов, на которого сессия произвела "гнетущее впечатление", обращается в редакцию "Правды" и к зав. отделом печати ЦК Б.М.Талю с критикой "необъективных и часто совершенно неграмотных сообщений о заседаниях сессии". Доклад вице-президента Г.К.Мейстера, завершивший сессию, был напечатан 29 декабря полностью в "Известиях", а в "Правде" с такими тенденциозными сокращениями, что, как писал Кольцов, "эта "правда" подрывает веру в "Правду". Письмо, адресованное президенту А.И.Муралову, зав. отделами ЦК Я.А.Яковлеву и К.И.Бауману, Кольцов заключает энергичным выводом: "Заменить генетику дарвинизмом нельзя, как нельзя дифференциальное исчисление заменить алгеброй (конечно, и обратно). Полвека в науке – большой период и нельзя Советскому Союзу хотя бы в одной области отстать на 50 лет...". Он предостерегает: "Невежество ближайших выпусков агрономов обойдется стране в миллионы тонн хлеба".

В начале 1937 г. президиум ВАСХНИЛ большинством трех голосов (А.И.Муралов, Г.К.Мейстер, Д.С.Марголин (против двух) Н.И.Вавилов, М.М.Завадский) признал письмо Кольцова неправильно оценивающим результаты дискуссии. При этом Вавилов возражал, что под письмом Кольцова подписались бы 2/3 всех присутствующих на сессии.

К 1937 г. дарвинизм уже ассоциировался с поддерживаемой государством и партией лысенковщиной. В начале года зав. отделом печати ЦК Таль в речи, посвященной "пятилетию беседы товарища Сталина с работниками философского участка", заявил, что Лысенко связал дарвинизм и сельскохозяйственный вариант стахановского движения. Этот-то дарвинизм и критиковал Кольцов.

Яковлев в "Правде" (12.04.1937) установочной статьей "О дарвинизме и некоторых антидарвинистах" ответил на письмо Кольцова. "Когда дарвинисты критикуют антидарвинистическое направление в генетике, противники дарвинизма подымают крик: "вы ликвидируете генетику", – писал он о Кольцове. Яковлев называет его "лидером генетиков, спасающим генетику от дарвинизма", так отмечая его роль на сессии, и выставляет его учителем фетишистов, для чего приводит несколько вырванных из контекста цитат из евгенической статьи Кольцова 1922 г., услужливо доставленных Презентом.

Одновременно вышел ряд других статей, содержащих идеологическую и политическую критику Кольцова, из которых самая мерзкая – "О пророке от евгеники Н.К.Кольцове и его евгенических соратниках" И.Презента и А.Нуринова (Соц. земледелие).

Кольцов, конечно, обратился в редакцию "Правды" с письмом. В спокойном тоне он напомнил, что дискуссия по генетике по мнению многих участников сессии "была отражена на страницах "Правды" недостаточно полно, односторонне". Новая "большая статья тов. Яковлева, также, конечно, дискуссионная". Поэтому Кольцов предложил: "Не думает ли редакция, что было бы полезно осветить на страницах той же газеты эту сложную проблему и с другой стороны?" Обыграв и отвергнув слова Яковлева о лидерстве, Кольцов намекнул на то, что участие зав. отделом ЦК в научной дискуссии – некорректный прием: "Но не в качестве лидера, а в качестве рядового советского генетика я охотно написал бы для "Правды" специальную статью, в которой постарался бы в понятной для читателя форме уточнить наши разногласия. Желательна ли для редакции такая – конечно, спокойная – статья?" – Ответного письма не было.

Официальное движение на Академию наук в отношении генетики началось в 1938 г. 8 мая Молотов (председатель СНК) не принял план работ Академии, и Лысенко вместе с Молотовым критиковал Академию. Затем президиум раскритиковал Институт Генетики Н.И.Вавилова за отказ признать "ценность" работ Лысенко. Президентом Академии был тогда В.Л.Комаров. Назначение его сразу после IV сессии ВАСХНИЛ говорило о том, что начальство считало его подходящим на роль проводника политики на усмирение науки.

К этому времени ИЭБ отдал всю свою работу по гидробиологии Институту зоологии МГУ, эндокринологию – Эндокринологическому институту НЗК, темы по наследственности и изменчивости человека – Медико-генетическому институту НКЗ. (МГИ добился выдающихся успехов за короткий срок, но летом 1937 г. был расформирован, а в начале 1938 г. был арестован его директор С.Г.Левит. Но об этом надо говорить отдельно.) Серьезную роль в научной продукции ИЭБ играли генетические работы. Поэтому когда в октябре 1938 г. Совнарком постановил передать ИЭБ во враждебную генетике Академию наук, это вызвало резкое недовольство сотрудников Института.

Кольцов направил Комарову письмо с убедительным рассказом о надлежащем месте ИЭБ в биологическом отделении Академии. Но Комаров и не намеревался помочь ИЭБ: как только тот был передан академии, из его штатов было изъято около 40 % сотрудников и соответственно сокращен бюджет.

Кольцов обращается к Молотову – "не как к председателю Совета Народных Комиссаров, а как к своему депутату" (ИЭБ помещался в Молотовском районе Москвы, Кольцов живет там же). Цель обращения – добиться, чтобы в состав Академии наук ИЭБ "вошел таким же самостоятельным, цельным и нераздробленным учреждением, каким он существовал при НЗК в течение 20 лет". В конце февраля 1939 г. Совнарком обратился в Академию с соответствующим предложением относительно ИЭБ, однако вскоре дела зашли так далеко, что вмешательство СНК не помогло.

Январь 39-го – время грандиозных выборов в Академию наук. Н.К.Кольцов и Л.С.Берг выдвинуты в академики по отделению биологии. По отделениям выборы назначены на 15-26 января. 11 января в "Правде" появляется большое письмо А.Н.Баха, Б.А.Келлера, Х.С.Коштоянца и др. "Лжеученым не место в Академии наук", выставляющее Берга идеалистом, а Кольцова контрреволюционером и фашистом. Для этого используются те же подобранные Презентом цитаты, та же фразеология, что в 37-м...

Эти же обвинения "Правда" повторит 14 декабря 1958 г. в редакционной "Об агробиологической науке и ложных позициях "Ботанического журнала": "Уместно задать вопрос: какой же "вклад" в науку внес этот оголтелый реакционер, известный своей бредовой теорией, проповедовавшей "улучшение человеческой породы"?...

Эти же обвинения повторит Н.П.Дубинин в воспоминаниях "Вечное движение", выпущенных в 1973 г. 100 000-м тиражом "Политиздатом", где автор дает оправдание поддержке лысенковщины со стороны партии и государства. (Третье издание, уже 200 000-м тиражом, вышло в апреле 1989 г.! Но если в 1973-75 гг. книга наносила ущерб престижу Советского Союза, то в 1989 г. – лишь позорит автора и зав. редакцией А.И.Котеленец.). Обвинения в адрес Н.К.Кольцова и Н.И.Вавилова Дубинин перемежает стихотворными цитатами из Некрасова, Маяковского, Пушкина, Павла Железнова. Надо ему напомнить, что существует Данте, населивший последний, самый страшный круг Ада предателями своих учителей и благодетелей.

...Итак, как писал в 1939 г. Комаров, "общественное мнение помогло найти верный путь и представить общему собранию академиков наиболее достойных ученых": по отделению биологии академиками стали Т.Д.Лысенко и Н.В.Цицин.

15 января общее собрание сотрудников ИЭБ обсудило правдинскую статью. На собрании с критикой евгенических взглядов Кольцова выступал Дубинин, претендовавший уже на его место. Некоторые сотрудники просили Кольцова отречься от своих прежних высказываний, ставших невыгодными в новых обстоятельствах. На это Кольцов возразил: "Роль Уриеля Акосты мне не подходит". В резолюции говорится, что статья Баха и др. "дает неправильное представление об облике Кольцова как ученого и советского гражданина".

После выборов академия образовала комиссию для расследования деятельности Кольцова и его Института – под председательством того же Баха. В нее вошли два других автора письма (причем Коштоянц уже в чине членкора) и Лысенко. Доклад обсуждался на заседании президиума Академии 16 апреля 1939 г.

Кольцов, разумеется, не оставил без последствий политических обвинений "Правды". Полагалось обратиться в более высокую инстанцию, именно – к Сталину, который один мог позволить, или инспирировать, эту публикацию. На следующий день, 12 января, Кольцов пишет Сталину. Кольцов напоминает, что в апреле 1932 г. Сталин пришел на помощь и спас ИЭБ. О новой тяжелой минуте Кольцов рассказывает без жалоб, просьб, оправданий – спокойно и с достоинством. Несколько цитат, вырванных из текста 1922 г., "могут показаться ужасными" читателю 1939 г. Но "в истории Советского Союза 17 последних лет – крупный исторический период, по своему значению равняющийся целому веку", и мы не имеем права критиковать старую статью с нашей теперешней точки зрения. Для своего времени статья была хороша: "В то время меня никто не поправил, хотя многие слушали и читали, может быть кое-кто из подписавших обвинительное письмо в "Правде". Благожелательно встретили ее А.В.Луначарский и Максим Горький. "Вспомнили об этой несчастной статье в 1937 году президент Академии Сельхознаук Муралов и Яковлев. Они окрестили меня за нее "мракобесом" и фашистом. Муралов сам признал на публичном заседании актива академии, что статьи этой он не читал, а воспользовался лишь выписками, которые кто-то для него сделал. В своих объяснениях я указал, что выписки вырваны из текста, среди которого они имеют совсем иной смысл. Это не помешало Муралову, а потом Яковлеву повторить те же самые цитаты в общей прессе. ... Теперь эти обвинения снова повторяются и снова фигурируют почти те же цитаты". Кольцов отводит как несостоятельные все конкретные обвинения. Напоминает, что он сам закрыл евгеническое общество и прекратил издание евгенического журнала, когда в Германии появились первые признаки тоталитарной и расистской идеи. Слова "тоталитаризм" не было тогда в русском языке, Кольцов употреблял слово "фашизм": "Я был и остаюсь таким же ненавистником фашизма, как всякий честный советский гражданин". Но читая слова о фашизме, нельзя удержаться от мысли, что они относятся не только к фашизму Муссолини, нацизму Гитлера, но и особенно к большевизму Сталина: «"Я уверен, что ни один настоящий ученый, в какой бы стране он ни жил, не может поддерживать фашизм, так как нет никакой научной области, в которой фашизм мог бы найти опору. Его корни уходят далеко вглубь истории и даже к доисторическим народам, когда господствовала та философия, которую Маркс называл "звериной"».

Кольцов в двух-трех фразах описывает научное значение созданного им ИЭБ и так завершает: "Мне 66 лет и я спокойно отношусь к тому, где и при каких материальных условиях мне придется прожить немногие остающиеся годы моей жизни, не заслуженно оплеванным в глазах миллионов советских граждан. Но, конечно, мне жаль, очень жаль своего Института, если он будет разрушен, жаль потому, что я считаю его ценным для развития биологической науки в Советском Союзе, а также потому, что я очень люблю работающую в нем с великим увлечением молодежь.

Я не знаю, захотите ли Вы и сможете ли Вы мне помочь и на этот раз. Но я хочу, чтобы у Вас, кому я обязан благодарностью за однажды оказанную мне великую помощь, создалось впечатление, что помощь оказана совершенно незаслуживающему ее человеку, чтобы Вы не попеняли задним числом покойному А.М.Пешкову.

Уважающий Вас (Ник. Кольцов)."

В 1932 г. у Сталина могли быть разные резоны, чтобы вмешаться и спасти Кольцова и ИЭБ, и сделать это эффектно, словно напоказ. Быть может, Сталину нужно было произвести впечатление на Горького (который еще не вернулся в Россию). В 1939 г. положение дел было совсем иным. Кольцов, если воспользоваться его выражением, это "особь с врожденным фактором независимости" и, как таковой, подлежал уничтожению. Однако пути к этому бывают разные. Возможно, именно благодаря его смелому поведению, Кольцову была сохранена жизнь (и свобода), но она была лишена смысла: Институт был отобран и начал распадаться.

16 апреля 1939 г. президиум Академии постановил считать статью в "Правде" верной, евгенические работы Кольцова ошибочными, а ИЭБ "соединением лабораторий, не связанных между собой единством тематики", что обозначало его распыление. Президиум постановил "предоставить профессору Н.К.Кольцову лабораторию с необходимым штатом... для ведения научной работы".

2 декабря 1940 г. Николай Константинович Кольцов, утративший смысл существования, умер. В качестве причины смерти были названы инфаркт и последующая ошибка случайного врача, которая привела к тромбоэмболии. (Судьбы рядятся в разные одежды). Отдав распоряжения, приняла яд Мария Полиектовна Садовникова-Кольцова. На траурном митинге в ИЭБ было зачитано ее предсмертное письмо. Особенно всем запомнилось, что однажды ночью, во время болезни, Николай Константинович вдруг совершенно отчетливо сказал:

"Как я желал, чтобы все проснулись, чтобы все проснулись".

* * *

Жизнь и смерть Кольцова была трагедией – но не поражением. Его идеалы продолжились в учениках. В августе 1948 г. И.А.Рапопорт нарушил единогласие, выступив против обскурантизма; В.В.Сахаров готовил генетические кадры, когда генетика была под запретом; Н.В.Тимофеев-Ресовский восстанавливал прерванную научную традицию; Б.Л.Астауров сражался за истинное научное сообщество и за автономию науки в период разрастания монополии послелысенковского типа.

Источник: В.В.Бабков. Н.К.Кольцов и борьба за автономию науки //
Философские исследования, 1993, № 4, с.382-398.