А.В.Пыжиков. Осознание сталинизма в годы «оттепели»

ОСОЗНАНИЕ СТАЛИНИЗМА В ГОДЫ «ОТТЕПЕЛИ»

А.В.Пыжиков

Начатое сверху развенчание культа личности Сталина ознаменовалось, как известно, двумя партийными документами — знаменитым докладом Н.С.Хрущева на XX съезде КПСС и постановлением ЦК "О преодолении культа личности и его последствий" от 30 июня 1956 г. Анализируя эти документы, автор убедительно демонстрирует их половинчатость, декларативность. Но самое главное — в них вновь был отодвинут в сторону народ, подлинный творец истории. Однако в центре размышлений автора не эти, давно установленные истины, а ответ отечественного обществознания на вызовы 50-х—60-х годов прошлого века. (Ред.)

Противоречивость критики культа личности в 1956—1964 гг., на наш взгляд, во многом объяснялась недостаточным научным осмыслением этого сложного явления. После XX съезда КПСС наметился сдвиг к позитивному изменению статуса обществоведческой науки, раскрепощению исследовательского труда. Обстановка, возникшая после смерти Сталина, обусловила переоценку ценностей, которая в общественных науках осуществлялась преимущественно двумя путями: через попытку найти новые подходы к познанию общества, человека и через опыт самопознания.

Жизнь требовала освободить теоретическую мысль от груза фальсификаций и догматизма. Напластования ретуши, табуирование множества исследовательских тем — все это неизбежно лишало обществоведение органических свойств живой науки — динамики поисков, быстрого социального реагирования, способности самообновляться и стимулировать обновление общества. В то же время в различных областях знания обнаружилось множество разрывов преемственных цепочек, образовались своего рода духовные ниши, которые надо было заполнить таким образом, чтобы восстановить разорванную волевыми решениями связь времен.

Интенсивность начавшегося процесса могла быть обеспечена при условии последовательной десталинизации всех отраслей науки, от чего, в свою очередь, зависел демонтаж идеологии и психологии сталинизма в общественном сознании. Важно было принципиально дистанцироваться от тотальной пропаганды безмерного возвеличения и поголовно-принудительного штудирования событий и фактов из жизни и деятельности "вождя". Размеры пропаганды впечатляют: по сведениям Всесоюзной книжной палаты, за 1917—1954 гг. в СССР было издано книг Сталина в 5 раз больше, чем работ К.Маркса и Ф.Энгельса, и в 1,5 раза больше, чем произведений В.И.Ленина. Только с 1946 по 1952 г. выпущено книг и брошюр, написанных по поводу отдельных статей и речей Сталина общим тиражом свыше 20 млн. экземпляров [1].

Потребность в принципиальном отмежевании политического и нравственного характера испытывали прежде всего сами граждане. "Не могу не удержаться от вопроса: когда же, наконец, воздадут должный почет великому Ильичу и не будут ставить его на одну ступень с преступником, который не только уничтожил тех, кто делал революцию, но и убивал в людях честность, бескорыстие и веру в дело социализма", — писала Н.С.Хрущеву учительница М.Николаева. Ее письмо, полученное 14 ноября 1956 г., по поручению первого секретаря ЦК КПСС было разослано членам и кандидатам в члены президиума ЦК партии "для ознакомления" [2].

Здесь, разумеется, трудно преуменьшить значение первого (на официальном уровне) побудительного толчка к фронтальной переоценке ценностей, который "генетически" связан с докладом Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС. Хотя доклад и не обнажил социально-экономических, идейно-политических и психологических корней формирования культа личности, не предложил механизма противодействия возможности его реставрации, он все же подточил гранитное здание монопольного владычества сталинских взглядов в науке, разрушил миф о великом ученом-энциклопедисте, историке, философе, экономисте, лингвисте. На XX съезде КПСС практически только А.И.Микоян высказал критические замечания по работам Сталина. Он отметил, что в "Экономических проблемах социализма в СССР" дается неверная трактовка того, что после распада мирового рынка будет сокращаться объем производства, что надо пересмотреть и некоторые другие понятия [3]. Кстати, в критическом плане имя Сталина в связи с этой позицией выступления Микояна на съезде было произнесено впервые. Микоян адресовал упрек "Краткому курсу истории ВКП(б)": «Если бы наши историки по-настоящему глубоко стали изучать факты и события нашей партии за советский период, да и те, которые освещены в "Кратком курсе", если бы они порылись хорошенько в архивах, исторических документах, а не только в комплектах газет, то они смогли бы теперь лучше, с позиций ленинизма, осветить многие факты и события, изложенные в "Кратком курсе"». Микоян поставил вопрос: нормально ли, что мы не имеем "ни краткого, ни полного марксистско-ленинского учебника по истории Октябрьской революции и Советского государства, где бы без лакировки была показана не только фасадная сторона, но вся многогранная история советской Отчизны" [3, с.325].

Было естественным ожидать, что за эмоционально ошеломляющей акцией десталинизации — докладом Хрущева — последует вторая, в концептуальном и политическом плане более глубокая и решительная. Но принятое 30 июня 1956 г. постановление ЦК КПСС "О преодолении культа личности и его последствий" представляло собой некую модель неуверенного движения по принципу вперед и вспять, одновременно выступая и стимулятором, и тормозом в развитии теории. Стимулятором, ибо оно продолжало линию съезда на идейно-нравственное развенчание культа личности, ликвидацию его метастаз в общественной жизни и призывало "последовательно соблюдать во всей нашей работе важнейшие положения учения марксизма-ленинизма о народе как творце истории, создателе всех материальных и духовных богатств человечества". Тормозом — поскольку масштаб социального урона, нанесенного существовавшим режимом, не был осознан в верхнем эшелоне власти как глобальный. Вскрытые XX съездом преступления в то время не квалифицировались как аномалии общественного развития. Категорично утверждая, что "отдельная личность, даже такая крупная, как Сталин", не в состоянии изменить "наш общественно-политический строй", постановление исключало вариантность суждений: думать иначе означало войти "в глубокое противоречие с фактами, с марксизмом, с историей, впасть в идеализм". Стало быть, избежать обвинений в отрыве от жизни, прожектерстве, измене марксизму наука могла лишь под сенью руководящих доктрин и установок. Это вынуждало осторожничать, с опаской сходить с наезженной колеи, и, в конечном счете, обрекало исследователей на ненаучность.

В то же время нельзя не отметить, что постановление ЦК "О преодолении культа личности и его последствий" являлось, в известной степени, гласным эквивалентом спрятанного от широких народных масс доклада Хрущева, проясняло для них смысл принятого на XX съезде предельно лаконичного — в 10 строк — эпохального решения. К тому же, если поручалось обеспечение "антикультовых" мер сугубо Центральному Комитету КПСС, то постановление от 30 июня 1956 г. делало главным субъектом очистительного процесса непосредственно партийные организации. И все-таки его половинчатость, а значит, ограниченная эффективность, очевидны. Партийная директива оставляла вне сферы важнейшей гуманистической деятельности главное действующее лицо истории — народ, чье исконное право творить было снова продекларировано и проигнорировано.

Но и тогда, и десятилетия спустя — вплоть до "горбачевской" перестройки — доклад Хрущева на съезде и решение ЦК КПСС "О преодолении культа личности и его последствий" считались радикальными и путеводными. Прогрессивная научная общественность страны встретила их с воодушевлением. Появилась небеспочвенная надежда, что эпоха обезличенного коллективного труда, который был низведен до подобострастного комментаторства, останется в прошлом. Возрождалась деятельность научных школ, восстанавливался творческий облик исследовательских центров, начали выходить из печати труды, отмеченные авторской индивидуальностью.

В связи с постановлением ЦК КПСС «О подготовке популярного пособия "Основы марксизма-ленинизма"» (август 1956 г.) был сформирован и приступил к работе авторский коллектив во главе с О.В.Куусиненом, заместителем председателя Президиума Верховного Совета СССР, с 1954 г. — секретарем ЦК КПСС. В 1957 г. вышли в свет первый и второй тома многотомной "Истории философии". Качественный сдвиг обозначился в исследованиях, посвященных генезису марксизма, что ознаменовалось созданием работ, в которых прослеживался процесс формирования философских и идейных позиций основоположников научного социализма. Были опубликованы труды, отразившие эволюцию духовных исканий К.Маркса и Ф.Энгельса. В 1958—1965 гг. вышло в свет полное собрание сочинений В.И.Ленина. В течение 1957—1959 гг. издан пятитомник избранных философских произведений Г.В.Плеханова. Однако обществоведческая наука не сумела в полную силу воспользоваться трудами первого русского марксиста в качестве одного из теоретических и методологических источников обновления общественной науки.

В феврале 1957 г. на годичном собрании Академии наук был остро поставлен вопрос о необходимости союза философов и естествоиспытателей. Высказывалось предложение о созыве научного собрания по философским проблемам естествознания. Эта идея получила поддержку в широких кругах научной общественности. В октябре 1959 г. в Москве состоялось первое Всесоюзное совещание по философским вопросам естествознания, сыгравшее важную роль в деле совершенствования научно-технического поиска в условиях НТР. Около 100 ученых — участников совещания — открыто отвергли авторитарные оценки, касавшиеся современных направлений и проблем биологии, физики, кибернетики, выработали основные позиции, на которых должна развиваться борьба идей в области естествознания [4].

Первые шаги, направленные на углубление содержания, приближение научных задач к требованиям жизни, делала экономическая отрасль обществознания. Появились работы по методологии планирования, проблемам расширенного воспроизводства, ценообразования, оценкам эффективности капиталовложений, организации и оплате труда в сельском хозяйстве, методике расчета себестоимости колхозной продукции. В мае 1958 г. ЦК КПСС и Академия наук СССР приняли решение о создании популярного учебника политической экономии.

Немаловажным подспорьем для научного анализа служили статистические материалы, помещаемые в ежегодных общих и отраслевых сборниках. С 1956 г. возобновились издания "Народное хозяйство СССР", "Промышленность СССР". "Советская торговля", "Культурное строительство СССР" и др.

Сложным и противоречивым было высвобождение исторической науки из тисков застоя и догматизма. Едва вступив на путь ликвидации искажений, избавления от "белых пятен" и "фигур умолчания", еще не реализовав первоочередных задач этапа эмпирического описания, историческая наука усиленно занялась наращиванием объемов печатной продукции как популярного, так и фундаментального характера. Наряду с подготовкой учебного пособия для вузов "История СССР. Эпоха социализма (1917—1957 гг.)", учебника по истории КПСС, развернулась публикация многотомных трудов "Всемирная история", "История СССР", "Очерки исторической науки в СССР", "Очерки истории Ленинграда", "История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941—1945", "Советская историческая энциклопедия". Возобновилось издание "Истории гражданской войны в СССР", "Истории Москвы". Об активизации исследовательского поиска свидетельствуют такие данные: за период 1956—1960 гг. преподавателями общественных наук вузов было выпущено около 900 сборников научных трудов, защищены 722 кандидатские диссертации, из них 583 по проблематике советского периода. По вопросам индустриализации с 1956 г. опубликовано свыше трех десятков крупных работ, что в 5 раз больше, чем за все предшествующие 25 лет [5].

Столь громадные объемы научной продукции, подготовленной к изданию в короткий отрезок времени, несовместимы с углубленной исследовательской работой. Между тем потребность в ней ощущалась все настоятельнее и острее по мере того, как историческая наука выходила из кризиса, одной из качественных характеристик которого была перманентная нехватка источников. Исторический факт действительно становился "воздухом" ученого благодаря недолгой, типичной именно для второй половины 50-х годов открытости архивных учреждений. Если в 1947 г. в читальных залах системы Государственного архивного управления получили доступ к документам немногим более 4 тыс. человек, то в 1957 — свыше 23 тыс. [6].

Показательно и осознание многими обществоведами приоритета темы человека. Человек уже не воспринимался безликой "статистической единицей" в составе народа, "винтиком", как это было для Сталина [7].

В новом ракурсе научной разработки вырисовывалась прежде всего проблема диалектического соотношения понятий и реалий "коллектив и личность", "микросреда и человек". В отличие от прежних (долго казавшихся бесспорными) подходов в ряде работ, обязанных своим замыслом и рождением XX съезду партии, упор делался на интересы личности. Все увереннее пробивало себе дорогу представление о том, что "чем больше коллектив проявляет заботу о различных сторонах жизни человека, чем больше коллектив держит в поле своего внимания материальные и духовные запросы каждого своего члена, тем в большей степени вырабатывается дух коллективизма, тем меньше почва для рецидивов индивидуализма" [8].

Постепенно преодолевался взгляд на человека как на одушевленное орудие производства, обладавшее суммой необходимых профессионально-технологических навыков для выполнения тех или иных операции. В таком контексте не мог не подвергнуться сомнению тезис о творческом характере всякого труда в процессе коммунистического строительства. Подлинная возможность творить виделась теперь в сочетании по меньшей мере двух стимулирующих предпосылок: роста культурно-технического уровня людей и главное — улучшения условий их труда, быта и отдыха [9].

Поворот к человеку наметился, в свою очередь, в политической экономии, о чем свидетельствовала попытка критически оценить понятийный аппарат данной отрасли знания, обновить его ключевые категории. В частности, основной экономический закон социализма был сформулирован следующим образом: "непрерывное расширение и совершенствование производства на базе передовой техники в целях наиболее полного удовлетворения растущих потребностей общества, систематического повышения благосостояния и всестороннего развития всех членов общества" [10]. По сравнению со сталинским постулированием известного закона [11], в данной редакции был сделан акцент на интересы и нужды человека, а сам человек выступал уже не средством, а смыслом и предназначением общественного прогресса. Во всем этом проявлялась тенденция гуманизации экономической сферы обществознания.

Закономерное движение возрождающейся науки к смене приоритетов исследовательской работы, критериев оценки результатов общественного производства непосредственно выводило экономическую мысль и хозяйственную деятельность на вопросы материального стимулирования [12]. Многие авторы, исходя из проявлявшейся линии на удовлетворение потребностей граждан, связывали реализацию преимуществ социализма с последовательным применением принципа материальной заинтересованности. Стало признаваться, что экономические методы регулирования производственной жизни долгие годы вытеснялись голым администрированием, которое не оставляло места творческой инициативе, самодеятельности личности. Все большее внимание обращалось на значение понятия "прибыль", обсуждалась возможность "в общей сумме прибылей серьезно повысить ту ее долю, которая остается в распоряжении предприятия и используется им на расширение и совершенствование своего производства, премирование, социально-культурные нужды коллектива" [13]. Иначе говоря, речь шла о расширении самостоятельности предприятий, что в последующем получило отражение в "косыгинской" реформе второй половины 60-х годов.

С идеями и выводами ученых были созвучны предложения хозяйственных руководителей. Несомненный интерес представляло письмо директора Нижнетагильского металлургического комбината А.Захарова в "Правду", где высказывалась здравая мысль: предоставить трудовым коллективам право по собственному усмотрению реализовывать сверхплановую продукцию на договорных началах [14]. По сути, это были зачатки нового хозрасчетного мышления, не давшие обильных всходов в 50–60-е годы, но подготовившие почву для дальнейших экономических реформ.

Привлекая внимание специалистов — и теоретиков, и практиков, — подобные нетрадиционные взгляды пробивали себе дорогу на дискуссионную трибуну. На страницах журнала "Коммунист" развернулось достаточно острое обсуждение спектра проблем товарно-денежных отношений, столкнувшее между собой две полярные точки зрения. Первая (устоявшаяся, официально принятая со сталинских времен) отрицала значение товарно-денежных отношений при социализме. Вторая (отражавшая поиск новых подходов), напротив, доказывала их необходимость и неизбежность. Сторонники первой настаивали на реальной возможности обходиться без товарно-денежных отношений. Дескать, социалистические предприятия, избавленные от анархии, свойственной капиталистическому производству, работающие при отсутствии разобщенности производителей и конкуренции между ними, выпускают продукцию, которая рассчитана на заранее известного потребителя. Цены же устанавливаются, в свою очередь, в плановом порядке, а не диктуются стихией рыночной экономики. Данная мотивировка, отмеченная фетишизацией "социалистического планового начала", строилась на застывшем, идеологизированном представлении о товарно-денежных отношениях как имманентно присущих капитализму и противопоказанных социализму [15].

Не соглашаясь с этим мнением, оппоненты подчеркивали: низкий уровень использования товарно-денежных отношений в настоящих условиях и в перспективе чреват серьезными трудностями для развития экономики. Преждевременный переход к прямому безденежному распределению фактически означал бы не просто шаг вспять — он поставил бы под угрозу все хозяйственное строительство. В экономике объективно прокладывала путь в завтра не натурализация хозяйственных процессов, а тенденция к росту товарно-денежных отношений [16].

Существенного прироста научных знаний не дали и философские дискуссии, сфокусировавшиеся главным образом на проблеме противоречий и их роли в развитии социалистического общества. Полемика в целом не вышла за рамки схоластического теоретизирования. Одна группа ученых видела специфическое противоречие, присущее социализму, в "координатах" между безгранично растущими потребностями народа и достигнутым уровнем развития производства. Сторонники другой точки зрения утверждали, что социалистическому способу производства вообще не присуще основное экономическое противоречие. Они ставили под сомнение роль противоречий как движущей силы общественного прогресса, переводя разговор в плоскость рассмотрения источника развития, под которым подразумевали единство и сплоченность КПСС, всех сил социализма. В официальных научных кругах преобладала точка зрения о том, что противоречия при социализме носят неантагонистический и преходящий характер. Отсюда шло стремление смягчить формулировку одного из ключевых философских законов, заменив "единство и борьбу противоположностей" на "единство и борьбу существенных различий" [17].

Не набрала должной высоты и разработка методологических аспектов философии, связанных с особенностями действия законов диалектики, характером качественных скачков в развитии общества, соотношением свободы и необходимости. Все эти вопросы искусственно привязывались к периоду "развернутого строительства коммунизма". Не были по-настоящему продуктивными по своим итогам, потенциалу идей и дискуссии исторического профиля: по проблемам периодизации истории советского общества, первой русской революции и Великой Отечественной войны, истории КПСС, источниковедению историко-партийной науки.

Обществоведению никак не удавалось выйти на научные рубежи познания. Командно-административный стиль руководства наукой традиционно находил выражение в волюнтаристских попытках партаппарата декретировать научные истины, навязывать ученым "классово актуальную" проблематику, вмешиваться в организацию исследовательского труда.

Остаточная возможность "дерзать" в очерченных сверху границах дозволенного закреплялась примитивизированными идеологическими сентенциями типа той, которую декларировал заведующий Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС Ф.В.Константинов: "Есть на свете лишь одна подлинно научная общественно-политическая теория — это марксистско-ленинское учение о классах и классовой борьбе, о государстве и революции, о диктатуре пролетариата, о законах строительства социализма и коммунизма" [18]. Собственно, он повторял Л.М.Кагановича, который в речи, посвященной десятилетию Института красной профессуры, говорил: "История нашей партии есть история непримиримой борьбы с уклонами от последовательных, революционных, марксистско-ленинских позиций" [19].

Против такой конъюнктурно-чиновничьей регулировки со стороны идеологических ведомств принципиально выступал академик П.Л.Капица. Его особенно беспокоило отсутствие в советских исследовательских коллективах ключевого условия плодотворности научного процесса — свободного обсуждения, нелицеприятного диалога, борьбы идей и мнений. «Сейчас мы в значительной мере превратили полные жизни достижения классиков марксизма в ряд догм, и поэтому философия перестала у нас развиваться (говорил он Хрущеву 15 декабря 1955 г. — А.П.). Сейчас заседания Академии наук мало чем отличаются от собрания колхозников в пьесе Корнейчука "Крылья". Академики Нудники читают оторванные от жизни доклады, обычно по вопросам исторического характера, славя память великих ученых или великие события... Сейчас собрание академиков — это не ведущее научное общество, занятое решением передовых вопросов науки, тесно связанное с запросами и ростом нашей культуры, оно скорее напоминает церковные богослужения, которые ведутся по заранее намеченному ритуалу. Это не только позорно для передового социалистического государства и для его науки, но это угрожающий симптом замирания здорового общественного мнения и, следовательно, здоровой передовой науки» [20].

Существенной демократизации исследовательских процессов в различных областях философского и экономического знания не происходило, поскольку для них не было основы в самой действительности — торжества подлинной демократии. Обществоведческая наука, ограниченная в своих возможностях, становилась почти приравненной к идеологии и, постоянно попираемая ею, была не в состоянии выдвигать концепции и теории стратегической значимости.

Отрицательно сказывалась и непоследовательность политики десталинизации, ее "спазматические рывки из стороны в сторону" [21], мешавшие целенаправленной исследовательской работе, адекватным оценкам научного потенциала. Налет самообмана лежал, в частности, на выводе Всесоюзного совещания о мерах по подготовке научно-педагогических кадров по историческим наукам: "культ личности, подобно кандалам, висел на ногах советской исторической науки, но она все же продолжала идти вперед" [22]. В традициях самообольщения была выдержана статья Л.С.Шаумяна в преддверии 30-летия XVII съезда ВКП(б). Не лишенная гражданской смелости (особенно если учесть быстрое убывание последней оттепельной волны, явный откат демократизма в стране), она тем не менее отчетливо воспроизводила идеологический пафос и опорные формулы постановления 30 июня 1956 г. "Партия шла по ленинскому пути и после ХVII съезда... даже неся на своих плечах тяжкий груз культа личности Сталина. Культ личности нанес серьезный ущерб делу партии, развитию советского общества. Но культ личности не смог изменить природы советского общественного строя, природы социалистического государства. Вопреки путам культа личности партия, Центральный Комитет, его ленинское ядро уверенно вели народ к новым историческим свершениям" [23].

Ограниченность возможностей, противоречивость и иллюзорность идейно-теоретических исканий тормозили творческое начало в обществоведении. Делая шаг вперед, а затем, отступая, оно не могло набрать достаточного ускорения, чтобы совершить прорыв к новому качеству знания. Науке приходилось растрачивать свои усилия на псевдотеоретические импровизации вокруг таких "актуальных проблем", как важнейшие закономерности перехода от социализма к коммунизму; пути превращения социалистического труда в коммунистический; условия преодоления существенных различий между городом и деревней, умственным и физическим трудом; создание предпосылок коммунистического распределения и т.д. Доминирование теории, родившейся не из реалий, а из доктринальных схем подновленного, облагороженного сталинизма, определяло облик всех отраслей обществоведения в 50—60-е годы. Дистанция от заблуждений до прозрений оставалась поистине огромной.

ЛИТЕРАТУРА

1. ЦХСД. Ф.5. Оп.30. Д.346. Л.18.

2. Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. С.150.

3. XX съезд КПСС. 14—25 февраля 1956 г. Стенографический отчет. Т.1. М., 1956.

4. Вопросы философии. 1959. № 2. С.57—58.

5. Вопросы истории КПСС. 1964. № 8. С.108; Коммунист. 1960. № 16. С.14.

6. Исторический архив. 1958. № 3. С.171.

7. О Сталине и сталинизме // История СССР. 1989. № 4. С.107.

8. Францев Ю.П. Социалистический коллективизм и формирование личности // Вопросы философии. 1960. № 10. С.48.

9. Маневич С.А. О ликвидации различий между умственным и физическим трудом // Вопросы философии. 1961. № 9. С.17—27.

10. Вопросы экономики. 1957. № 11. С.105.

11. Сталин И.В. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1952.

12. Гатовский Л. Социалистический принцип материальной заинтересованности и использования товарно-денежных отношений // Коммунист. 1959. № 1. С. 70; Юровицкий О. Материальные и моральные стимулы производства // Коммунист. 1960. № 12. С.29; Сухаревский Б. Экономическое стимулирование предприятий // Коммунист. 1964. № 15. С.27—32.

13. Коммунист. 1962. № 18. С.71.

14. Правда. 1957. 25 июня.

15. Малышев П., Соболь В. О научной основе изучения социалистической экономики // Коммунист. 1961. № 8. С.82–88.

16. Гатовский Л., Саков М. О принципиальной основе экономических исследований // Коммунист. 1960. №15. С.80–51.

17. Вопросы философии. 1958. № 12. С.171.

18. Коммунист. 1958. № 16. С.86.

19. Каганович Л.М. За большевистское изучение истории партии. М., 1932. С.13.

20. Знамя. 1989. № 5. С.205–206.

21. Портрет без ретуши // Литературная газета. 1989. 16 августа.

22. Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам. М., 1964. С.21.

23. Шаумян Л.С. На рубеже первых пятилеток // Правда. 1964. 7 февраля.

Источник: А.В.Пыжиков. Осознание сталинизма в годы «оттепели»
// Вестник РАН. 2003. №6. С.542–547.