В издательстве "Academia" выходит в свет книга "Суд палача. Николай Вавилов в застенках НКВД". Этот документальный сборник подготовили Я.Г.Рокитянский, Ю.Н.Вавилов и В.А.Гончаров. Издание финансирует Российский гуманитарный научный фонд. В документальной части книги воспроизведено 136 материалов, в основном из недавно рассекреченного следственного дела (оно хранится в Центральном архиве Федеральной службы безопасности России). Подавляющее большинство документов публикуется впервые. Среди них большое число неизвестных текстов академика Н.И.Вавилова 1940—1941 гг., протоколы допросов и другие следственные материалы о расправе над ним, осуществленной И.В.Сталиным и Л.П.Берия с подачи Т.Д.Лысенко. Вниманию читателей предлагается один из разделов обстоятельного биографического очерка, предваряющего публикацию документов (автор очерка — кандидат исторических наук Я.Г.Рокитянский). В отрывке идет речь об аресте Николая Ивановича. В приложении публикуются два документа из следственного дела. В них сокамерник академика П.М.Лобов сообщает следователям о своих беседах с Н.И.Вавиловым на политические темы. Документы опровергают утверждения ряда авторов о том, что Вавилов находился в плену коммунистической идеологии, и показывают, что он весьма критично относился к политике генсека и его окружения. (Вестник РАН. 2000. №2. С.165.)

АРЕСТ АКАДЕМИКА

Я.Г.Рокитянский

Почти все авторы, писавшие о трагедии Вавилова, утверждают, что мысль о необходимости его ареста была впервые высказана Л.П.Берия в июле 1939 г. в письме В.М.Молотову. Вот что пишет об этом М.Поповский: "Комиссар государственной безопасности первого ранга сообщал, что, по имеющимся сведениям, после назначения академика Лысенко Т.Д. президентом Академии сельскохозяйственных наук Вавилов Н.И. и возглавляемая им буржуазная школа так называемых "формальных генетиков" организует систематическую кампанию, которая призвана дискредитировать академика Лысенко как ученого. Берия не скрывал цели своего демарша: он ждал от Молотова, ведающего в ЦК наукой, согласия на арест Вавилова. В письме Берии ничего не говорится о троцкистских взглядах Вавилова, о Вавилове-вредителе, пособнике Бухарина и Милюкова. В деловой переписке двух государственных мужей такая мишура была излишней. И Берия, и Молотов знали, что уничтожать академика Вавилова надо потому, что он не приемлет "открытий" Лысенко и тем раздражает товарища Сталина. Такова была голая правда. Облечь же ее в подобающие формы, сфабриковать обвинения против Вавилова — вредителя и шпиона — это уже детали, методика, которой впоследствии займется аппарат НКВД—НКГБ.

В тех бумагах, которые были в моем распоряжении, я не нашел молотовское "добро" на арест Вавилова. Но можно не сомневаться: Вячеслав Михайлович благословил действия Лаврентия Павловича, как он благословлял их неоднократно и прежде. Только верный тактике промедления Молотов оттянул свой ответ Берии на несколько месяцев. К чему поднимать шум и арестовывать президента международного конгресса в дни заседания конгресса, если это можно сделать незаметно чуть погодя [1, с.190].

Сведения об июльском письме Берии Молотову 1939 г. у Поповского позаимствовал Сойфер. "Несомненно, — отмечал он, — руководитель НКВД направлял письмо не по собственной инициативе. Ясно, что чисто научная полемика между классическими (презрительно называемыми "формальными") генетиками и лысенкоистами никак не вредила безопасности страны. Нажим был обусловлен внутриполитическими причинами и тем, что кое-кто из числа высших руководителей страны поощрял действия Берии и Кобулова. Но санкции на арест Вавилова не поступило. Возможно, это произошло потому, что деятельность Вавилова была неразрывно связана с судьбами сельского хозяйства — самого уязвимого звена советской экономики, возможно, останавливала огромная популярность Вавилова за рубежом. Руководители страны, несмотря на подстрекательство Лысенко и лысенкоистов, медлили с расправой, понимая, что этим могут еще больше навредить и сельскому хозяйству и престижу страны... Но факт оставался фактом: несмотря ни на какие решения Президиума ВАСХНИЛ и выступления Лысенко в печати, Вавилов оставался на свободе, и голос его звучал вполне авторитетно для многих в стране ученых и практиков. Поэтому Лысенко и его покровители были вынуждены расширять арсенал средств, применявшихся для того, чтобы опорочить и самого Н.И.Вавилова, и ту науку, в которой он трудился" [2, с.315].

Письмо Берии Молотову упомянуто в статье А.Амусина. Он даже уточнил датировку — 16 июля 1939 г. и привел из письма следующую цитату:

"НКВД рассмотрел материалы о том, что после назначения Лысенко Т.Д. Президентом Академии сельскохозяйственных наук, Вавилов Н.И. и возглавляемая им буржуазная школа так называемой "формальной генетики", организовала систематическую кампанию с целью дискредитировать Лысенко как ученого... Поэтому прошу Вашего согласия на арест Вавилова Н.И." [3, с.140]. А вот комментарий Амусина: "Арестовать сейчас, когда идет VII Международный конгресс генетиков в Шотландии? Так, на конгрессе, весь научный мир хохочет над измышлениями народного академика. Хохочет над Лысенко, но не над страной! Пока Вавилов на свободе и действует — он мерило отечественной науки. И это понимают там, за рубежом. И не понимает Он, стоящий у руля страны... Придет время, и потомки разберутся во всем, что творится сегодня. Тогда его, Молотова, назовут первым палачом опального академика. Его, а не Сталина... Нет, на письмо он не ответит. Молчание, только молчание! И тогда его имя останется в тени" [3, с.140]. Сведения Поповского об июльском письме Берии Молотову с просьбой дать согласие на арест ученого были использованы и другими авторами в статьях о Вавилове [3, 4].

Бросается в глаза, что Поповский излагает содержание письма весьма расплывчато, даже не приводит его точной даты, не цитирует такой ключевой документ. Создается впечатление, что он не видел ни оригинала, ни копии этого письма, а знает о нем очень мало и тщательно скрывает это от читателя. Нам удалось выяснить причину такой неопределенности и установить, что Поповский просто не мог прочесть это письмо, а опирался на краткое изложение его содержания в обзорной справке оперативных материалов на Вавилова, составленной в 1955 г. в ходе реабилитации ученого. В одном из пунктов описи значилось: "Копия письма врага народа БЕРИИ на имя т. МОЛОТОВА от 16.07.39, в котором БЕРИЯ писал о том, что после назначения академика ЛЫСЕНКО президентом Академии с. х. наук ВАВИЛОВ Н.И. и возглавляемая им буржуазная школа т.н. "формальной генетики" организует систематическую кампанию, имеющую целью дискредитировать ЛЫСЕНКО как ученого" [5]. Все оперативные материалы, перечисленные в этой описи, в том числе и копия письма Берии Молотову, были уничтожены в 1959 г. (об этом сообщается в одной записи) [5]. В личном фонде В.М.Молотова в РЦХИДНИ оригинал письма отсутствует.

Пусть читатели сами судят о том, насколько корректно использовал Поповский данное краткое изложение в своем многословном рассуждении по поводу письма, насколько соответствует действительности цитата Амусина из документа, которого он не видел. Хотелось бы обратить внимание лишь на одно положение упомянутого письма, встречающееся у Поповского и других авторов [6]: они утверждают, что Берия в июле 1939 г. просил Молотова дать разрешение на арест Вавилова. Но в приведенном нами изложении копии письма из описи оперативных материалов на Вавилова такой запрос отсутствует. Скорее всего, он был результатом умозрительного заключения, домысливания. При этом игнорировалось то, что сами по себе выступления против взглядов Лысенко и весьма низкая оценка его как ученого не могли стать формальным основанием для ареста Вавилова и его единомышленников в АН. Нужны были более веские юридические аргументы, аргументы уголовного плана. К тому же для ареста Вавилова Берии не нужно было обращаться к Молотову. Вопрос, касающийся такой известной личности, решался лишь одним человеком — Сталиным. Он давал соответствующее распоряжение шефу НКВД. Это учреждение, кстати, в июле 1939 г. еще не было готово к аресту Вавилова. Справки, обосновывающие арест, были написаны в первой половине 1940 г. [7, л. 119–131, 138–145,152–170].

Скорее всего, Берия отправил Молотову чисто информационное письмо. Его могла побудить к этому докладная записка начальника Главного экономического управления НКВД СССР А.З.Кобулова "О борьбе реакционных ученых против академика Т.Д.ЛЫСЕНКО". Она была направлена Берии и процитирована в упомянутой описи оперативных материалов. В записке Кобулов писал о том, что "по оперативным данным реакционная антисоветская часть академиков (ВАВИЛОВ Н.И., ПРЯНИШНИКОВ и др.) становятся в позу защитников советской генетики от "нападок" ЛЫСЕНКО и усиленно пытаются дискредитировать ЛЫСЕНКО, как ученого". Кобулов писал далее, что "отрицательно к ЛЫСЕНКО относятся также президент Академии Наук СССР КОМАРОВ В.Л., вице-президент Академии Наук СССР Г.М.КРЖИЖАНОВСКИЙ, член-корреспондент Академии Наук профессор КОЛЬЦОВ Н.К., академики ФЕРСМАН, ОРБЕЛИ и др." [7]. Легко убедиться, что содержание докладной записки Кобулова и письма Берии Молотову во многом перекликаются, есть и текстологические совпадения. Вероятно, получив эту докладную записку, Берия решил оповестить о выводах своего коллегу Молотова, в чьем ведении находилась Академия наук и чье ведомство (Совнарком) без особого пиетета относилось к Лысенко и весьма уважительно — к Вавилову.

Предложенная нами интерпретация не дошедшего до нас письма Берии Молотову от 16 июля 1939 г. позволяет обойти сумбурные и невнятные объяснения Поповского, Амусина и Сойфера, почему Вавилов был арестован не во второй половине июля 1939 г., а лишь через год, а Молотов, вопреки своему верноподданичеству, Не согласился с рекомендацией Берии и отсрочил на год арест Вавилова [8]. Получается, что никакой отсрочки не было, так как не было и самого запроса об аресте, а речь шла лишь о первом звонке. Есть веские основания полагать, что к мысли об аресте ненавистного ученого генсек окончательно пришел после сентября 1939 г., то есть после начала Второй мировой войны. "ВАВИЛОВ пользуется особым вниманием и заботой со стороны представителей научного мира Великобритании и САСШ", — говорилось в одном документе НКВД [7, л.327]. С началом войны о солидарности с Вавиловым его многочисленных друзей на Западе можно было уже не беспокоиться. Теперь можно было подумать о наказании ненавистного Сталину ученого за его активное противостояние взглядам и концепциям Лысенко; кадровой политике генсека в области сельского хозяйства.

Уже в феврале 1940 г. в недрах III отделения Главного экономического управления НКВД появилась справка на Вавилова, где были собраны "показания", удостоверяющие его руководящую роль в "к.-р. вредительской организации", обвиняющие его в шпионаже [7, л.119–131]. Следующая справка (май 1940 г.) также содержала набор показаний со всевозможными обвинениями и завершалась тремя резкими высказываниями Вавилова о Лысенко и выражением решимости "бороться до конца" [7, л.138—145]. Вскоре появилась еще одна справка, где в числе прочего говорилось об антикоммунистических взглядах ученого, о его весьма критичном отношении к генсеку. Справка завершалась словами: "На основании изложенного, полагал бы ВАВИЛОВА Николая Ивановича арестовать и на квартире провести обыск" [7, л.152–170].

Берия, вероятно, показал упомянутые справки генсеку, и тот благословил его на арест ученого. Тогда Сталин ориентировался на фашистскую Германию, и мнение англичан и американцев его не особенно волновало. Он решил, что настало время расчистить дорогу своему любимцу к руководству сельскохозяйственными науками. В июне 1940 г. в одном из павильонов Всесоюзной сельскохозяйственной выставки возник серьезный конфликт между Лысенко и Вавиловым. Последний принимал активное участие в ее создании и был награжден накануне ареста за это Большой золотой медалью. Лысенко делал все, чтобы помешать ему, и воспрепятствовал участию в работе выставки многих его учеников. Художник Г.В.Аркадьев рассказывал Ю.Н.Вавилову: "Под руководством Николая Ивановича я оформлял один павильон. Вдруг открылась дверь и вошел Лысенко. Он начал делать замечания. Между ним и Вавиловым возник спор, который чуть не дошел до рукопашной. "Я — депутат Верховного Совета и не позволю себя оскорблять. Вы ответите за все", — закричал Лысенко и удалился". Об этом эпизоде Лысенко вполне мог сообщить Берии, а может, и самому генсеку и побудить их к решительным действиям.

В 1940 г. Вавилов уже предчувствовал недоброе. М.Г.Зайцева писала: "Мне вспоминается еще одна встреча, в общем, уже печальная... Это было время, когда уже сгущались тучи. Я помню, мы приехали к Олегу. Дома был Николай Иванович, потом пришел Сергей Иванович и устроился в бабушкиной комнате на маленьком сундучке. И вот состоялся разговор. Н.И. сказал с горечью, что, садясь в поезд в Ленинграде, он никогда не бывает уверен, что доедет до Москвы" [1, с.163]. "Он как-то потускнел в последний год. Не стало прежнего блеска в глазах, всегдашней вавиловской, чуточку иронической веселости", — отмечает его коллега В.Е.Писарев. Появились боли в сердце, иногда происходили нервные срывы. Его мучили тяжелые предчувствия. А.И.Мордвинкина вспоминала: "На людях он еще держался, но дома наедине с собой, мрачнел, совсем становился стариком... Удары судьбы разрушали душу и тело этого могучего человека. Он не мог не видеть стремительно приближающуюся развязку" [1, с.162–163]. Чувство обреченности, которое он скрывал от близких, иногда выходило наружу и проявлялось во фразах о превратностях судьбы, о том, что скоро ему придется отказаться от привычных удобств.

4 мая 1940 г. Вавилов получил из США телеграмму, подписанную Нобелевским лауреатом, президентом американской Академии наук физиком Милликеном, следующего содержания:

"Американский Национальный комитет, состоящий из 75 выдающихся ученых, подготовляя Второй международный конгресс чистых и прикладных наук физики, химии и биологии при Колумбийском университете в Нью-Йорке в сентябре 1940 года, весьма желает обеспечить Ваше участие и других ученых Вашей страны, чтобы обеспечить международный характер конгресса. Расходы будут оплачены. Пожалуйста, телеграфируйте Колумбийскому университету в Нью-Йорке Ваше согласие". В тот же день Вавилов отправил телеграмму В.М.Молотову, где привел этот текст и окончил словами: "Прошу инструкций" [9]. Молотов никак не отреагировал на запрос Вавилова. Вероятно, к началу мая 1940 г. судьба ученого была уже определена. Телеграмма из США, которую переслал в Москву Вавилов, давала представление об авторитете ученого за рубежом. Но это сейчас не особенно волновало вождей.

С мая 1940 г. Вавилов занимался подготовкой двух экспедиций для обследования культурных растений в Западную Украину и Западную Белоруссию, только что присоединенных к СССР. В распоряжении № 66 от 22 июня 1940 г. говорилось:

"Во исполнение Приказа Наркомзема СССР № 260 от 13 мая с. г. выделить для обследования культур зап[адных] обл[астей] УССР и БССР в 1940 г. следующих сотрудников:

По западным областям БССР — д-ра К.А.Фляксбергера, М.М.Якубцинера, В.И.Антропова и аспирантов Скорика и Трофимовскую.

По западным областям УССР — акад. Н.И.Вавилова, B.C.Лехновича, О.А.Воскресенскую, А.И.Мордвинкину, Ф.Х.Бахтеева.

Окончательное распределение сотрудников по областям БССР поручается д-ру К.А.Фляксбергеру.

Ориентировочное время командировок по западным областям БССР 10.VII-25.VIII, по западным областям УССР 1.VII-15.VIII.

На время моего отсутствия в Ленинграде общее руководство делами экспедиции, включая распоряжение кредитами, возлагается на д-ра К.А.Фляксбергера и М.М.Якубцинера.

Н.Вавилов" [10].

После этого распоряжения прошел целый месяц, пока из Москвы пришло разрешение на командировки. "Но в Наркомате тянули, назначению опального академика кто-то упорно противодействовал", — отмечает Поповский [1, с.168]. Скорее всего, это делал Лысенко, который опасался успеха Вавилова после завершившейся неудачей подобной командировки его сторонников в присоединенные к СССР районы Финляндии [2, с.323].

Но могла существовать и другая причина отсрочки. В конце июня — первой половине июля отрабатывался вопрос об аресте Вавилова. Разрешение на командировку последовало 23 июля, когда решение об аресте уже было принято, и есть веские основания считать, что цель этого разрешения была отнюдь не научная. Шеф НКВД просто хотел использовать экспедицию, чтобы арестовать Вавилова вдали от Ленинграда и Москвы, где об этом неизбежно узнали бы многие. Слухи вполне могли бы дойти и до западных дипломатов. Жорес Медведев отмечает: "Все говорило о том, что был разработан сложный сценарий. Только простых людей арестовывали в 30-е годы ночными визитами. Знаменитых людей, генералов и маршалов арестовывали по индивидуальным сценариям, чтобы предотвратить огласку и возможность сопротивления" [11]. Вряд ли можно говорить о сложном сценарии, ведь приказ о поездке был издан еще в мае 1940 г. Сейчас решили лишь использовать ее для ареста строптивого ученого.

Известный биолог А.А.Любищев выдвинул следующее предположение: "Не исключена возможность, что вся поездка на Западную Украину была спровоцирована, чтобы создать убедительное обвинение в попытке бежать за границу" [12]. Это, однако, не подтверждается документами следственного дела. Сотрудники НКВД понимали, что Вавилов слишком крупная личность, чтобы выдвигать против него подобного рода смехотворные обвинения.

Сойфер связывает арест с якобы предпринятым в начале августа 1940 г. демаршем Лысенко. Он предполагает, что все было решено во время сессии Верховного Совета СССР, которая проходила в Москве с 1 по 7 августа 1940 г. "Во время сессии у Лысенко было много возможностей обсудить щекотливые вопросы с высшими руководителями, не привлекая к себе особенного внимания. Не здесь ли и была решена судьба Вавилова и переломлено сопротивление тех, кто еще мешал его аресту?" — пишет Сойфер [2, 324]. Такое предположение сомнительно. Непонятно, почему именно на сессии Верховного Совета было удобно решать этот вопрос. К тому же Сталин не принадлежал к числу людей, которые импульсивно принимают ответственные решения.

Окончательно это могло быть сделано 5 августа 1940 г. во время встречи Берии со Сталиным в кремлевском кабинете генсека [13]. Именно во время этой встречи он мог дать свое добро. 6 августа Берия утвердил "Постановление (об избрании меры пресечения)".

23 июля 1940 г., получив наконец из Москвы разрешение на экспедицию, Вавилов в тот же день вместе со своими товарищами отправился в столицу. Настроение было приподнятое. Он ничего не подозревал. Встретив в Наркомземе одного из сотрудников ВИРа, он сказал ему: "Ну вот, видите, все идет по спирали. Нас опять оценили. Вот приказ об экспедиции" [1, с.168].

Однако вскоре настроение было испорчено. Это произошло во время встречи с Лысенко, к которому Вавилов зашел в благодушном настроении. Л.П.Бреславец вспоминала, как Вавилов, хлопнув дверью, выбежал из кабинета Лысенко. Одна из присутствовавших на этой встрече сотрудница ВАСХНИЛ передала слова Николая Ивановича: "Благодаря Вам нашу страну другие страны обогнали" и выразила уверенность, что после этих слов его арестуют [1, с.169]. Эта фраза вполне могла прозвучать, так как мысль о вреде "экспериментов" и действий Лысенко для сельского хозяйства СССР была рефреном многих выступлений Вавилова в 1940 г. Этот явно спровоцированный Лысенко скандал вряд ли лишь отражал его недовольство тем, что Вавилову разрешили отправиться в экспедицию. Вероятно, конфликт понадобился, чтобы еще раз нажаловаться высоким покровителям и укрепить их в намерении арестовать Вавилова.

26 июля Вавилов со своей группой прибыл в Киев, где провел три дня. Посетил генетика С.М.Гершензона, который вспоминал: "В 1940 г., уже в Киеве, где я работал после отъезда из Москвы, Николай Иванович, направляясь на Запад Украины, заехал в Киев. Мы увиделись у меня дома. За обедом в кругу моей семьи он был оживлен, остроумен, полон сил" [14]. Из Киева Вавилов и его товарищи направились на машине по шоссе Киев–Житомир–Бердичев–Винница–Подволынск–Перемышляны–Львов.

2 августа Вавилов отправил письмо сыну Олегу: "Дорогой мальчик! Еду в Буковину, в Черновицы, оттуда в Карпаты. Места красивые. Проехал всю Подолию, Львовскую и Тернопольскую области. Пробуду (в дороге) еще недели две с половиной. Трудности с передвижением. Но пока выкручиваемся. Философию Карпат надеюсь постичь. Привет всем! Твой отец" [15].

В тот же день он послал письмо сотруднику Института генетики Т.К.Лепину: "Сегодня еду в Буковину. Половину З[ападной] Украины кончил. Много интересного. Любопытны гибриды скверхедов с банаткой, одногривные овсы. Дня через 4–5 буду в Карпатах. Философию Ц[ентральной] Европы начинаем постигать. Науки тут порядочно, до цитологии включительно. Ботаника 1-го класса. Привет Александре Юльевне [Тупиковой], Валерии Федоровне [Любимовой], Янису Яновичу [Луссу], Семену Евсеевичу, Семену Яковлевичу [Краевому] и всем борцам за генетику. Yours sincerely N.Vavilov" [10, с.420].

Пробыв два дня во Львове, Вавилов поехал в Черновицы. Собирали образцы семян, знакомились с хозяйствами, беседовали с ботаниками и агрономами. Существовал план на трех машинах совершить поездку из Черновиц в горный район Путивля. "На обратном пути, — вспоминал B.C.Лехнович, — нам повстречалась такая же, как наша, черная "эмка". Встречные остановили нас. Четверо мужчин стали допытываться, где находится академик Вавилов. Мы объяснили, по какой дороге поехали две другие машины. Спросили, зачем нужен Николай Иванович. "Он захватил из Москвы какие-то документы по экспорту хлеба, — последовал ответ. — Эти документы очень нужны". Черная "эмка" двинулась дальше, разыскивать Николая Ивановича, а мы вернулись в Черновицы" [1, с.172].

Арестовали Вавилова днем 6 августа в студенческом общежитии, где проживали участники экспедиции. Когда Лехнович и Бахтеев вернулись, пожилой вахтер сказал им, "что недавно на своей машине возвратился профессор (Н.И.Вавилов) и хотел пройти к себе в общежитие, но в этот момент подъехала другая машина, и вышедшие из нее люди пригласили его ехать вместе с ними для срочных переговоров с Москвой. Тогда, — продолжал привратник, — профессор оставил рюкзак и попросил передать остальным товарищам, что он скоро вернется" [1, с.172]. Арест прошел незамеченным для коллег Вавилова. Лишь ночью передали его записку Лехновичу, написанную в 23 ч 15 мин, с просьбой передать ему все его вещи. Бахтеев вспоминает: "Мы спешно собрали вещи Николая Ивановича, хотя и намеревались вначале оставить кое-что, думая о скором его возвращении... Однако посланцы весьма вежливо, но вместе с тем достаточно определенно настаивали, чтобы мы выдали буквально все, не оставляя даже клочка бумаги. Мы пожимали плечами, крайне удивляясь такой настойчивости. Собрав и упаковав все вещи, мы и сами собрались ехать провожать Николая Ивановича на аэродром. Против этого молодые люди не возражали. Но когда вещи были вынесены и уложены в черную "эмку", то оказалось, что в кузове не остается места для нас двоих, так как за рулем оказался еще третий человек. Решили, что проводить Николая Ивановича и переговорить с ним о дальнейшей судьбе экспедиции поеду я, а Вадим Степанович останется.

Я хотел уже сесть рядом с задним седоком, когда тот, позабыв вдруг о вежливости, грубо заметил: "А стоит ли Вам ехать?". Я ответил, что товарищ, видимо, шутит, если нет места для нас двоих, то по крайней мере один непременно должен повидаться с Вавиловым. С этими словами я потянул к себе заднюю дверцу автомашины и занес было ногу, чтобы сесть, но мой собеседник наотмашь ударил меня, и я упал. Последовал резкий приказ шоферу: "Поехали!". С шумом захлопнулась дверца, и машина скрылась в темноте. Только теперь, до беспамятства потрясенные, мы, наконец, поняли: с Николаем Ивановичем случилось несчастье" [1, с.173–174].

Сам по себе арест Вавилова был трагедией для отечественной и мировой науки, для генетики, растениеводства и ботаники, и надолго отбросил их назад, негативно повлиял на судьбы многих людей. "В моей жизни, — писала позднее Раиса Берг, — арест Вавилова был поворотным пунктом. Я знала его лично. Общение с ним приподнимало над повседневностью, раздвигало границы бытия. Глядя на него, вы начинали понимать, что значит тютчевское "небожитель", — он был небожителем — вы в его присутствии. Он был прост до беспредельности. Его знал и любил весь мир. Он завоевал сердца, и любовь эта переносилась на Советский Союз. Советскую Россию любили потому, что любили Вавилова" [16]. И еще два высказывания: "Этот арест — одна из самых больших ошибок власти с государственной точки зрения", — отмечал академик Вернадский, который позднее писал о судьбах Н.И.Вавилова и Н.К.Кольцова: "Это жертвы "философских", по существу религиозных, преследований идеологического характера" [17]. "С исчезновением Вавилова, — отмечал американский историк Л.Грэхэм, — многие генетики замолчали. Одни из них стали работать в других, не вызывающих споров областях. Другие продолжали вести исследования в области генетики, но уже не в таких масштабах, как раньше" [18].

ЛИТЕРАТУРА

1. Поповский М. Дело академика Вавилова. М.: Книга, 1991.

2. Сойфер В. Власть и наука. История разгрома генетики в СССР. Нью-Йорк: Эрмитаж, 1989.

3. Амусин А. Я служил родине, а не правительству // Волга. 1991. №2.

4. Вавилов Ю.Н., Рокитянский Я.Г. Голгофа. Архивные материалы о последних годах жизни академика Вавилова // Вестник РАН. 1993. № 9.

5. Вавилов Ю.Н., Рокитянский Я.Г. Знания, брошенные в огонь. Несколько новых страниц из жизни академика Н.И.Вавилова // Вестник РАН. 1996. № 7.

6. Викторов Б. Возвращение имени // Наука и жизнь. 1988.№ 5.

7. ЦА ФСБ России. № Р-2311. Т. 8.

8. Чтобы обойти эти несуразности, академик Н.П.Дубинин датировал это письмо Берии Молотову 16 июля 1940 г. // Дубинин Н.П. Генетика. Страницы истории. Кишинев: Штиинца, 1988. С. 179.

9. Личный архив Ю.Н.Вавилова.

10. Николай Иванович Вавилов. Из эпистолярного наследия. 1929—1940 гг. М.: Наука, 1987. С. 419.

11. Медведев Ж. Лить воду на мельницу жебраков... // Литературная газета. 1998. 15 июля.

12. Любищев А.А. В защиту науки. Статьи и письма. М., 1991. С. 278.

13. Исторический архив. 1996. № 2. С. 24.

14. Вестник АН СССР. 1988. № 4. С. 168.

15. Аджубей А. Три письма // Огонек. 1987. № 47. С. 108.

16. Берг Р. Суховей. Воспоминания генетика. Нью-Йорк, 1983. С. 211.

17. Савина Г.А. Чистые линии: В.И.Вернадский о Н.И.Вавилове // Трагические судьбы. Репрессированные ученые Академии наук. М., 1995. С. 41.

18. Грэхэм Л.Р. Естествознание, философия и наука о человеческом поведении в Советском Союзе. М., 1991. С. 127.

ИЗ СЛЕДСТВЕННОГО ДЕЛА Н.И.ВАВИЛОВА

В следственную часть Народного Комиссариата
Госуд. безопасности Союза ССР

ЗАЯВЛЕНИЕ

За время совместного восьмимесячного пребывания в одной камере с арестованным Вавиловым Ник. Ив. он выявил себя передо мной, как исключительно антисоветски настроенный типичный буржуазный ученый, "условно" принимающий Советскую власть. Особой враждебностью проникнут Вавилов Н.И. к руководителям и вождям партии и правительства, в первую очередь в отношении И.В.Сталина и его ближайшего соратника В.М.Молотова, которых он считает "простыми смертными, как и все люди, а не теми богами, какими их сделали пресмыкающиеся аллилуйщики". Существующий политический режим в стране Вавилов рассматривает, как "узурпаторский", когда-де по произволу "правящей кучки" бросаются в тюрьмы и лагеря сотни тысяч "невинных" людей.

Не может он примириться никак и с политикой "десятилетнего хождения голышом" — недостатком производства предметов широкого потребления. Болеет он душой и за многомиллионных "тружеников полей" — кулаков, пострадавших в результате коллективизации, хотя самую идею коллективизации признает "правильной и исторически необходимой".

Несмотря на свой арест, Вавилов продолжает быть убежденным махровым антисоветским буржуазным ученым и здесь, в тюрьме, не сложившим оружия перед Советской властью. Так, на следствии, судя по его рассказам, он прикидывается невинно страдающим, каким-то "униженным и оскорбленным", а приходя в камеру при случае, продолжает высказываться резко враждебно против вождей партии и Советского народа. У него нет желания "встать на колени" перед Советской властью, окончательно разоружиться. Этот человек и здесь, в условиях тюрьмы продолжает "носить камень за пазухой" против Советской власти; "на всякий случай".

Вот об этом убежденном враге Советской власти я и считаю своим долгом довести до сведения следствия на предмет принятия соответствующих мер.

Лобов.

21 марта 1941 г.

г. Москва

Источник: Я.Г.Рокитянский. Арест академика //
Вестник РАН. 2000. №2. С. 165–172.