Ю.А.Шрейдер. Свобода как предпосылка науки

СВОБОДА КАК ПРЕДПОСЫЛКА НАУКИ

Ю.А.Шрейдер

(Глава из книги: Ю.А.Шрейдер. Ценности, которые мы выбираем.
М.: Эдиториал УРСС, 1999. С.12–17.)

Исторический опыт науки убедительно показывает, что попытка освободиться от обязательств перед истиной отнюдь не ведет к свободе научного творчества, но к порабощению ученого вновь возникающими суевериями, а часто — возвращением к старым предрассудкам. Проще всего приводить здесь примеры типа лысенковщины в биологии или марризма в языкознании, когда ученые ориентируются не на поиск истины, но стремятся подтвердить заранее провозглашенную догму. Засилье лысенковшины требовало от ученых непрерывно интерпретировать свои наблюдения, как доказывающие взаимное превращение близких видов под влиянием внешних условий или как опровергающие законы Менделя в генетике. Последователи Марра подтасовывали лингвистические факты, чтобы вывести из них классовый характер языка или родство совершенно не связанных друг с другом слов из генетически далеких языков для вящего торжества яфетической теории происхождения языков.

Здесь речь идет о том, что ориентировка ученого на поиск истины подавлялась принудительно навязываемой догмой, выгодной лидерам соответствующих направлений и представляемой ими как единственно идеологически приемлемой. Истина приносилась в жертву выгоде конкретных лиц, а научные факты использовались в качестве искусственного аргумента для поддержки идеологии. Любопытно то, что противники Лысенко были более последовательными материалистами, а учение Марра впоследствии было осуждение как немарксистское.

Однако, были случаи запрета на научные теории, которые явно грозили идеологической монополии. Так, фактически был объявлен мораторий на интерпретацию красного смещения в спектрах звезд как свидетельство того, что Вселенная расширяется, ибо такое признание означало бы, что Вселенная первоначально была сосредоточена в точке, а это свидетельствовало бы о том, что Вселенная имеет начало во времени. Здесь уже истина о сотворении мира, открывающаяся в астрономических наблюдениях, откровенно приносилась в жертву идеологии.

Ориентировка на истину обычно способствует развитию свободы творчества, помогая преодолеть ограничения сложившейся научной традиции. В науке неоднократно случалось, что поиск объяснения природных явлений в конечном счете приводил к научной революции, взламывающей прежнюю картину мира, и радикально меняющей способ объяснения происходящего. Такой оказалась и квантово-механическая революция, приведшая к радикальному изменению понятия физической причинности и принципов описания физических процессов. Те, кто совершал эти революции, отнюдь не ставили себе задачу совершать переворот в воззрениях. Они всего лишь искали средства выразить открывшуюся им истину, а то, что эта истина имеет совершенно отличающийся от привычного облик, их самих скорее шокировало, чем радовало. Так было с Максом Планком, когда он ввел гипотезу о световых квантах, чтобы справиться с парадоксом бесконечной энергии в спектре абсолютного черного тела. Так было с Бором, когда он предложил планетарную модель атома, постулировав (вопреки электромагнитной теории Максвелла); что электроны, находящиеся в атоме на стационарных орбитах, не излучают электромагнитных колебаний. Но порой бывает, что ученый поддается соблазну предложить нетрадиционную для науки концепцию не ради получения новых содержательных истинных суждений, но ради удобства, возникающего благодаря снятия с себя обязательств обоснования выдвигаемых положений, т.е. отказаться от обязательств перед истиной ради собственного комфорта. Науке приходилось сталкиваться с ситуациями, когда естественное стремление преодолеть ограничения устаревающей научной парадигмы и выйти в безбрежный океан свободной фантазии, не сдерживаемое должным сознанием своих обязательств перед истиной, приводило отнюдь не к обогащению научными достижениями, но к забвению принципов научной рациональности и, в первую очередь, обязательства демонстрировать обоснование своих построений. Утеряв ориентацию на истину, ученый оказывается заложником беспочвенных паранаучных фантазий и других авторитетов. Утрата ориентации на истину приводит к тому, что фундаментальная наука начинает рассматриваться прежде всего как источник интеллектуального обеспечения технологических разработок новых средств и методов создания технических устройств, лекарственных препаратов и способов лечения, приемов социальной инженерии и т.д. Однако, настоящая фундаментальная наука имеет глубокий религиозный смысл — она дает неоценимый опыт соприкосновения с истиной, позволяющей осознать многие важные аспекты этого соприкосновения. Прежде всего, этот опыт приучает к потребности обоснования истинности суждений и к умению ставить под критическое сомнение обоснованность этих суждений. Воспитываемая в научных занятиях привычка уточнять и прояснять понятия помогает освободиться от гипноза убедительности вещаемых от лица науки утверждений, когда эти утверждения используются метафорически — в переносном смысле, т.е. применяются к тем суждениям, на которые не может быть распространенно имеющийся в распоряжении науки путь обоснования этих утверждений. Например, тот факт, что какие-то физиологические или психические явления можно удачно описывать как функционирование механизмов, не дает никаких оснований утверждать, что «человек есть машина». Даже геоцентрическая система Птоломея имела больше оснований, чем система Коперника, считаться истинной, поскольку вытекающие из нее следствия о наблюдаемых на небосклоне перемещениях планет лучше, чем у Коперника, согласовывались с астрономическими данными. (Это как раз типичный пример, когда рассуждения по схеме «А влечет В и В истинно, следовательно, истинно А» приводит к ложному заключению.) Более того, серьезные данные наблюдений, свидетельствующие о правоте Коперника, появились лишь двести лет спустя после процесса Галилея*. Разница здесь та, что утверждать от лица науки, что «человек есть машина» является чистым суеверием, полученным за счет незаконного переноса понятий, в то время как и система Птоломея, и система Коперника — это полноценные научные концепции, сменившие одна другую в процессе исторического развития.

Опыт науки показывает неизбежность акта веры при признании истинности научных утверждений. Еще более важно то, что характер занятий фундаментальной наукой и осознание его смысла тесно связаны с определенными предпосылками о реальности.

Сама возможность поиска научной истины гарантируется предпосылкой о том, что мир по Истине устроен. Как только ученый отказывается от этой предпосылки и теряет свою ориентацию на истину, он впадает в порабощающее своеволие, которое стимулирует суеверия. наоборот, четкая ориентация на поиск истины, основанный на полном использовании творческих и критических способностей разума, помогает обрести свободу поиска и преодолеть ограничения сложившихся представлений.

Ориентировка на истину, тщательное выполнение своих обязательств по обоснованию истинности суждений и постановке их под сомнение (которое оказывается конструктивным только в тех случаях, когда все гипотезы, рассуждения и вытекающие результаты выражены рациональным образом в понятиях, позволяющих отслеживать ход рассуждений) является заведомо необходимым условием свободы научного поиска. По существу, оно же и оказывается достаточным, ибо прочно освоенное представление об Истине как высшей ценности защищает от соблазна ориентировки на другие ценности типа комфорта, защищенности, общественного одобрения и т.п.

Вот это доминирование в высших образцовых слоях науки ориентировки на истинность обеспечивает свободу научного поиска, превращающего ученого из субъекта, механически воспроизводящего приемы исследований, принятые в научной среде, в свободную личность.

Добывание наукой знания о мире основано на способности ученого свободно и настойчиво вопрошать — задавать природе, обществу и самому себе «неделикатные» вопросы, которые до него было не принято задавать. Более того, исследователь должен уметь отказываться от некоторых вопросов, которые навязывают действительности неявные предположения о ее природе. Так, в квантовой физике пришлось отказаться от попыток описания траекторий частиц, ибо квантовые объекты не имеют траекторий в классическом понимании этого слова. На вопрос о том, проходила ли траектория наблюдаемого в эксперименте электрона через определенную точку в пространстве, в принципе нельзя ответить ни да, ни нет. В этом смысле он напоминает вопрос из книги Астрид Лингрен «Карлсон, который живет на крыше», где герой спрашивает домоправительницу, перестала ли она пить коньяк по утрам? Бессмысленность этого вопроса можно научно объяснить: он содержит ложную презумпцию о том, что эта дама регулярно пьет коньяк по утрам.

Большим достижением квантовой механики оказалось выяснение ложности презумпции о том, что всякое движение материального объекта имеет траекторию. Ученый должен обладать достаточной свободой мысли, чтобы отказаться от бессмысленных вопросов, навязывающих ему ложной презумпцией. Честный поиск истины в науке (и не только в науке!) требует готовности искать правильные вопросы, в которых не содержится ложных презумпций, противоречащих истинному положению вещей. При этом надо быть готовым к тому (и это тоже фактор свободы), что ответы будут получены в непредвиденной форме. Если же исследователь заранее выбирает для себя удобную форму вопрошания, навязывает миру (и, тем самым, себе самому) некий приятный для него, а не вытекающий из сущности предмета способ описания мира, то этим он отказывается от свободного отношения к истине, подставляя на ее место некий заменитель истины — искусственно созданный конструкт, нужный ему исключительно для внутреннего комфорта. Этот конструкт выступает в роли идола, узурпирующего права Божественной истины.

Свобода научного поиска взваливает на исследователя обязанность ценностного выбора. Ясная обоснованность и четкая формулировка — вот те качества суждений, которые признаются безусловными ценностями в научной среде. Выбирая путь научных исследований, направляя усилия собственной мысли, ученый явно или неявно опирается на эти ценности. Но есть еще и другие, не менее важные, но более сложные для различения качества. Дело в том, что ученого интересует не только истинность и обоснованность добываемых суждений. Ценность этих суждений для науки в сильной степени зависит от их содержательности. Содержательность — это сложное понятие, в него входит и принципиальная новизна, и влияние на дальнейшее развитие науки, и заведомая неочевидность для профессионалов, и большая объяснительная сила, и, быть может, многое другое.

Итак, личный выбор свободного (ориентированного на истину) ученого в конечном счете есть выбор ценностей, на достижение которых он готов затрачивать свои усилия, на которые он опирается в своей деятельности. От того, какие ценности предпочитает выбирать исследователь, от того, насколько эти ценности значимы в среде, с мнением которой считается данный ученый, зависит уровень добываемого им знания. При этом существенно, следует ли ученый ценностным ориентирам в силу того, что так принято в научном сообществе, или же в силу того, что эти ценности стали частью его натуры (как говорят в подобных случаях — интериоризованы в его сознании). В последнем случае можно говорить о «религиозном» отношении ученого к науке, о его убежденности в том, что поиск научной истины имеет некий высший смысл по отношению к жизни ученого. В этом смысле можно интерпретировать выражение Спинозы о том, что науке свойственна «Amor Dei intellectualis». Иными словами, ученым, в конечном счете, движет любовь к истине, которая выше успеха в науке и связанных с ним простых корыстных соображений.

* Ю.А.Шрейдер. Галилео Галилей и Римско-Католическая Церковь // Вопр. истории, естествознания и техники. 1993. №1.

Источник: Ю.А.Шрейдер. Свобода как предпосылка науки // Ю.А.Шрейдер. Ценности,
которые мы выбираем. М.: Эдиториал УРСС, 1999. С.12–17.