Г. Е. Горелик

АНДРЕЙ САХАРОВ В 1968 ГОДУ

© Г.Е.Горелик

“Моральные и политические выводы из цифр”
Политическое легкомыслие физика?
Письмо в ЦК
Несостоявшийся диалог в “Литературной Газете”
О честности
Единственное предисловие к научно-популярной книжке
“Он выглядел совершенно счастливым человеком”
Физик-теоретик и моральный политик
Мир и война в 1968 году, или Титаник-68

22 июля 1968 года “Нью-Йорк Таймс” опубликовала перевод Сахаровских “Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе” – три полные газетные страницы. В тот день советский физик, неизвестный на Западе, стал мировой знаменитостью.

С тех пор он уже никогда не видел своего секретного институте, а через несколько лет физик-теоретик, сделавший для военной мощи СССР больше чем кто-либо из его коллег, превратился чуть ли не в главного противника советского режима и защитника прав человека.

“Моральные и политические выводы из цифр”

Начиная с казенных пропагандистов и до многолетних коллег Сахарова, разные теоретики объясняли это поразительное преображение “отца советской водородной бомбы”.

Под давлением анкетных фактов рухнула одна из первых теорий – что Сахаров на самом деле еврей Цукерман (а с евреями, как известно, может произойти все что угодно). Эту теорию упомянула Лидия Чуковская в статье "Гнев народа", написанной в сентябре 1973 года, когда на страницы газет “хлынул организованный гнев трудящихся – в который уж раз! – на этот раз против двух замечательных людей нашей родины: Сахарова и Солженицына" [Лидия Чуковская. Процесс исключения. М., 1990, с. 341].

Согласно одной из новейших теорий, Сахаров еще в юности решил стать освободителем России и, делая термоядерное оружие, зарабатывая геройские звезды и сталинско-ленинские премии, предусмотрительно приобретал общественный вес, чтобы в один прекрасный день употребить его на благо страны и мира.

Ну, а для стихийных материалистов запатентовано простое и понятное объяснение, на газетном языке 1975 года звучавшее так: “Сахаров решил возместить прогрессировавшую научную импотентность лихим ударом в другой области”.

Сейчас, когда издано собрание научных трудов Сахарова, нетрудно убедиться, что с 1965 года начался крутой подъем его творческой активности в чистой физике, а в 1967 году – накануне его “лихого удара в другой области” – опубликовал две свои самые яркие чисто-научные идеи (и еще несколько научных и научно-популярных статей).

Многое уже известно об эволюции общественных взглядов Сахарова, прежде всего из его “Воспоминаний.” Если бы он сам не рассказал, вряд ли бы кто поверил, что в 1953 году он мог грустить о смерти Сталина. Вскоре он стал вспоминать об этом со стыдом, но осталось уверенность, что он обеспечивает мир для страны, пережившей страшную войну и стремящийся к воплощению светлых идеалов.

Чтобы нынешнему читателю этот физик-теоретик не казался слишком глупым (или читатель себе – слишком умным), приведем лишь одно высказывание “с другой стороны баррикады”, относящееся ко времени, когда Сахаров начинал свое термоядерное “отцовство”. 70-летний Бертран Рассел, знаменитый философ и математик-теоретик, вовсе не ястреб и не служащий военно-промышленного комплекса, заявил в 1949 году:

“Если только война способна предотвратить всеобщую победу коммунизма, я, со своей стороны, принял бы войну несмотря на все разрушения, которые она должна повлечь.” [Russell B. "Values in the Atomic Age". In: The Atomic Age, London, 1949.]

Смерть Сталина и рождение водородной бомбы сильно изменили мир. Рассел составил документ, вошедший в историю под именем Манифеста Эйнштейна-Рассела и провозгласивший, что следующая мировая война положит конец существованию человечества.

Общественная эволюция Сахарова происходила не просто в ходе его размышлений. Работая вблизи вершины военно-научной пирамиды, он брал на себя профессиональную и личную ответственность за последствия своей работы. В 1958 году он взял на себя ответственность за прекращения ядерных испытаний в атмосфере. Он подсчитал, что даже в самом безопасном – “чистом” – варианте каждая мегатонна взрыва обрекает на гибель вполне определенное число жертв – 6600 человек. Его нисколько не утешало, что жертвы эти принципиально анонимны, и что само жертвоприношение растянется на несколько тысяч лет (пока не распадется образованный при взрыве радиоактивный углерод).

То была профессиональная проблема, однако его коллегам по обе стороны мировой баррикады оказались непостижимы “моральные и политические выводы из цифр”, которые он сделал. В той эпопее были у него и поражения, была и победа, которой он гордился, – договор 1963 года о прекращении надземных испытаний.

Понадобились годы жизненного опыта, чтобы убедиться, сколько в советских светлых идеалах содержалось спекуляции и обмана. Тогда он стал думать, что все правительства одно другого стоят и всем народам угрожают общие опасности. И, наконец, уже противостоя советскому режиму, пришел к выводу, что сходство здесь не больше, чем между раковой и нормальной клеткой, а лекарство от социального рака нашел в защите прав человека.

Политическое легкомыслие физика?

В “Воспоминаниях” Сахаров рассказывает о том, что предшествовало главному повороту в его общественной биографии, когда он столь вызывающе нарушил “правила хорошего тона” в 1968 году. Но рассказ этот оставляет какое-то чувство неудовлетворения.

Ну, в самом деле. Пришел к нему знакомый журналист и предложил написать совместную статью “о роли и ответственности интеллигенции в современном мире”. Сахаров согласился, однако то, что он написал, напугало редакцию своей радикальностью. Потребовалось “добро” сверху. Он послал рукопись Суслову и получил отрицательный ответ.

И что же академик и трижды герой? Отдал рукопись журналисту и “забыл обо всем этом деле.”

Как-то очень уж легковесно. Мало похоже на Сахаровскую неукротимость – пусть и мягкую внешне, за которой зрители Первого съезда Народных депутатов следили с замиранием/восторгом /возмущением.

И совсем не сочетается этот рассказ с началом главы “Перед поворотом” из Сахаровских “Воспоминаний”. Там он пишет о своих профессиональных заботах того времени, когда по долгу службы он участвовал в обсуждениях тогдашней военно-стратегической ситуации:

“...Того, что пришлось узнать, было более чем достаточно, чтобы с особенной остротой почувствовать весь ужас и реальность большой термоядерной войны, общечеловеческое безумие и опасность, угрожающую всем нам на нашей планете. На страницах отчетов, на совещаниях по проблемам исследования операций, в том числе операций стратегического термоядерного удара по предполагаемому противнику, на схемах и картах немыслимое и чудовищное становилось предметом детального рассмотрения и расчетов, становилось бытом – пока еще воображаемым, но уже рассматриваемым как нечто возможное. Я не мог не думать об этом...”

Новым, горячим элементом тех обсуждений стал вопрос противоракетной обороны (ПРО) – ракетных систем, предназначенных уничтожать атакующие баллистические ракеты противника. Несмотря на “оборонительное” звучание ПРО, Сахаров пришел к выводу, что создание такой обороны чрезвычайно опасно. Новая гонка оборонительно-наступательных вооружений подорвала бы действенность прежнего стража мира – Взаимное Гарантированное Уничтожение. Хоть этот страж и выглядит довольно безумно, но лучше такой, чем никакой.

И на этом трагически-серьезном профессиональном фоне у Сахарова хватило досуга сочинять какую-то необязательную статью “о роли интеллигенции”? А услышав сверху “Цыц!”, тут же забыть о ней?!

Что-то не то. . .

Письмо в ЦК

И в самом деле – не то. А “то” скрывалось долгое время в архиве ЦК. Когда ЦК закрыли, его Архив открылся, и письмо Сахарова в ЦК от 21 июля 1967 года стало доступно для изучения.

Это большое послание. Оно включает в себя 9-страничное письмо с грифом “Секретно” и 10-страничную рукопись статьи, подготовленной “совместно с известным публицистом Э.Генри” для опубликования в “Литературной газете”.

Последняя страница письма в ЦК

Тема письма – мораторий ПРО, предложенный незадолго до того американским президентом Линдоном Джонсоном и министр обороны Робертом Макнамарой. Речь шла о двустороннем отказе США и СССР от создания противоракетной обороны против массированного нападения (при сохранении работ по защите от единичных ракет, запущенных провокатором или в результате от случайного пуска).

Сахаров начинает с вежливого, но вполне определенного несогласия с точкой зрения, выраженной Косыгиным в ответах журналистам на пресс-конференциях за несколько недель до того. Глава советского правительства утверждал, что такой мораторий возможен только вместе с общим соглашением о разоружения, а если говорить отдельно, то средства обороны всегда моральны, а средства нападения – всегда аморальны.

Такая “простая и понятная” точка зрения, унаследованная от до-ядерно-ракетной эры, имела хождение и на Западе. Ее держались две разные “породы” людей. И в американском Конгрессе и в советском ЦК имелись политики, уверенные, что способны разобраться в любой проблеме, полагаясь на “простой здравый смысл.” В обоих военно-промышленных комплексах, кроме того, имелись специалисты, лично заинтересованные в разработке противоракетных систем и желающие это свое интересное занятие продолжить. Естественно, эти две категории сторонников ПРО находили и поддерживали друг друга. Американские противоракетчики убедили себя, что они на 20 лет обогнали советские разработки, их советские коллеги точно так же считали себя впереди планеты всей.

Была, однако, и разница между двумя странами.

Американский министр обороны, пришедший в политику из мира свободной конкуренции, организовал изучение проблемы знающими, но независимыми экспертами. Не только законы физики, как оказалось, не признают границ, но и законы секретной военно-технической политики. Американские эксперты пришли к тому же заключению, что и Сахаров: создание системы ПРО, непроницаемой для массированной атаки, фактически невозможно, оно увеличит опасность ядерной войны и, в лучшем случае, приведет к бессмысленной трате огромных средств.

В СССР тоже были знающие и независимые эксперты. Но у советских политических лидеров не было привычки полагаться на независимую экспертизу, – они прошли школу “несвободной” конкуренции, или партийно-дворцовых интриг. Сахаров в письме упоминает об “официальных документах [по проблеме ПРО], представленных в ЦК КПСС товарищами Харитоном Ю.Б., Забабахиным Е.И.” (научными руководителями обоих Объектов). Видимо, на эти официальные документы не последовало реакции, раз Сахаров решил добавить свой голос.

Он, должно быть, вспомнил успешное свое вмешательство в договор о запрете атмосферных испытаний 1963 года. Ситуация была похожей: от неподъемной связки проблем (тогда – полное прекращение всех испытаний) отвязывается одна, решение которой осуществимо и важно. Важно и само по себе, и как шаг к стабильности мира.

Письмо Сахаров адресовал Суслову, члену Политбюро ЦК и Председателю Комиссии по иностранным делам Верховного совета СССР, с просьбой ознакомить с письмом Косыгина и Брежнева.

С Сусловым Сахаров познакомился в 1958 году. Тогда, в первой же беседе, на вопрос Суслова о генетике он ответил целой “лекцией”, и член Политбюро внимательно слушал его, “задавал вопросы и делал пометки в своем блокноте.” Сахаров допускал, что когда вслед за падением Хрущева пришел конец и лысенковской биологии, в этом могла сыграть свою роль и его лекция. Поэтому он мог думать, что к его письму Суслов отнесется внимательно. Тем более, что Сахаров выражал не только свое личное мнение:

"Выдвижение этой проблемы [моратория ПРО] Джонсоном и Макнамарой, по-видимому, носит временный, конъюнктурный характер и обусловлено, вероятно, предвыборными соображениями, но объективно, по моему мнению и мнению многих из основных работников нашего института, отвечает существенным интересам советской политики, с учетом ряда технических, экономических и политических соображений."

Эти соображения Сахаров и излагает в письме и двух “технических дополнениях” к нему, где уточняет понятие “агрессия малого масштаба” и соотношение стратегических средств нападения и защиты.

Исходит он из того, что СССР обладает “значительно меньшим технико-экономическим и научным потенциалом, чем США”: по валовому национальному продукту в 2,5 раза, по выпуску компьютеров в 15-30 раз, по расходам на точные науки в 3-5 раз; по эффективности расходов в несколько раз. И при том разрыв этот возрастает.

“Это отличие заставляет СССР и США по разному оценивать возможность создания наступательного и оборонительного оружия.” В наступательном оружии существует эффект насыщения, однако его нет в области ПРО, где “исход соревнования < определяется соотношением технико-экономических потенциалов.”

Поскольку система ПРО в 3-10 раз дороже равносильной наступательной системы, Советский Союз, как более слабая в технико-экономическом отношении сторону, будет вынужден развивать средства нападения:

“Работы по ПРО в США очень продвинуты, имеется солидный "технический" задел по ряду систем. Хотя все это еще не дает эффективного решения проблемы ПРО, но является симптомом, что начавшийся в 1957 году период приблизительного и неустойчивого равновесия сил возмездия не вечен, возможно нарушение этого равновесия или иллюзия нарушения. Неужели мы упустим возможности общего урегулирования, пока они существуют?”

Поэтому и необходимо “ ‘поймать американцев на слове’, как в смысле реального ограничения гонки вооружения, в котором мы заинтересованы больше, чем США, так и в пропагандистском смысле, для подкрепления идеи мирного сосуществования.”

Полезным Сахаров считает открытое обсуждение проблем моратория в советской печати. Это оказало бы поддержку группам “среди зарубежной научной и технической интеллигенции, которые при благоприятных условиях могут явиться силой, сдерживающей “ультра” и “ястребов”. Эти группы играли важную роль при подготовке Московского договора о запрещении испытаний."

К письму он приложил “дискуссионную статью на эту тему” и попросил разрешения на ее опубликование.

Несостоявшийся диалог в “Литературной Газете”

В статье-диалоге “Мировая наука и мировая политика” Сахаров не упоминает о технико-экономической слабости СССР, но главная мысль от этого не очень и зависит. Открытие гонки ПРО значительно увеличивает опасность ядерной войны поскольку может породить иллюзию безнаказанности. В связи с этим, возрастает роль ученых по разъяснению и предотвращению этой опасности.

Сахаров напоминает событие недавнего прошлого – Московский договор 1963 года, который

“прекратил отравление атмосферы, ежегодно обрекавшее на гибель свыше ста тысяч наших современников и потомков, ослабил гонку вооружений, привел к выяснению политической позиции ряда стран. Его можно по праву считать первой ступенью эскалации мира в 60-х годах. Хочу напомнить, что заключение Московского договора было подготовлено широкой всемирной кампанией интеллигенции”

Когда он переходит к проблеме ПРО, однако, доводы его становятся слишком специальными и далекими от диапазона публициста, чтобы считать Генри инициатором этого диалога. Легче предположить, что Сахаров хотел с помощью известного журналиста предать гласности мнение технических экспертов по злободневному вопросу, чреватому мировой войной.

Скорей всего, именно подробности военного, технического и политического обсуждения в этой рукописи беспокоили редакцию Литературной Газеты и требовали санкции сверху, а не радикальность такой, например Сахаровской мысли:

“Credo прогрессивных ученых, прогрессивной интеллигенции во всем мире – открытое и непредвзятое обсуждение всех проблем, включая самые острые.”

Тем более, что на вопрос журналиста: “А если американские политические руководители будут по-прежнему играть с огнем?” прогрессивный советский ученый ответил:

“Тогда, мне кажется, слово за американским рабочим классом, американским народом и не в последнюю очередь – за интеллигенцией и учеными”

А закончил статью призывом:

“Плечом к плечу с рабочим классом, противостоя империалистической реакции, национализму, авантюризму и догматизму, ученые и интеллигенция должны осознать свою силу как одна из главных опор идеи мирного сосуществования”

Ясно видно, что Сахаров еще “свой”, еще целиком считает себя защитником социализма.

Руководители советского социализма, однако, не нуждались в его советах. Секретарь Суслова сообщил ему, что публиковать статью нецелесообразно, так как в ней “есть некоторые положения, которые могут быть неправильно истолкованы."

Очень скоро Сахаров убедился, насколько своевременным был его совет. Чтобы "поймать американцев на слове", у Советского правительства оставалось немногим больше месяца. В сентябре 1967 г. Макнамара объявил о решении США строить первую систему ПРО, тем самым сняв предложение о моратории.

Убедился Сахаров и в готовности "зарубежной научной и технической интеллигенции" сдерживать своих ястребов. В марте 1968 г. в американском научно-популярном журнале Scientific American видные физики, причастные к военно-научному комплексу, Ганс Бете и Ричард Гарвин проанализировали проблему ПРО и показали опасность и бессмысленность новой формы гонки вооружений.

Если бы Сахаров поверил в мудрость советского руководства и набрался терпения, он бы мог через пять лет дождаться договора об ограничении ПРО, не о моратории, – к тому времени советское правительство уже закопало в землю много миллиардов под это дело.

У Сахарова, однако, не было оснований доверять мудрости тогдашних лидеров социалистического государства в той же степени, в какой он доверял Хрущеву. У нового -“коллективного” – руководства не было за плечами ничего, сопоставимого с хрущевским разоблачением сталинизма и попытками – хоть и неуклюжими – обновления общественной жизни. Напротив, после снятия Хрущева началась ползучая реабилитация Сталина.

И это самое руководство фактически предложило выбросить в мусорную корзину 19-страничный труд – плод серьезных размышлений академика Сахарова и его коллег о вопросе, жизненно-важном для человечества.

Такое правительство угрожало мирному сосуществованию не меньше, чем западные "ястребы". Отечественные “ястребы”, похоже, не меньше нуждались в сдерживающей силе. Интеллектуальная свобода оказалась необходима не только для научного прогресса, но и для поддержания мира.

Ну и что с того, что по мнению члена политбюро публиковать статью нецелесообразно? Для Сахарова авторитет аргумента значил гораздо больше чем аргумент авторитета. В физике такой способ жизни обеспечил все его научно-технические достижения. Естественно было держаться своих привычек и вне науки. Никто же не противопоставил его военно-политическому анализу каких-то доводов по существу. И он не просто хотел поделиться с человечеством своим пониманием мировых проблем, он продумал еще и практический шаг к решению главной проблемы разделенного человечества – проблему его жизни или ядерной смерти.

Осознавая силу ученых как одну “из главных опор идеи мирного сосуществования”, Сахаров через несколько месяцев вернулся к замыслу дискуссионной статьи, к необходимости открытого обсуждения взрывчатого клубка проблем, в котором противоракетную оборону он считал бикфордовым шнуром. Этот замысел он реализует через полгода, освободившись от некоторых иллюзий, от соавтора, и расширив рамки статьи настолько, насколько этого требовала проблема.

В его “Размышлениях о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе” первой из опасностей, угрожающих миру, обсуждается угроза ядерной войны, и проблема ПРО в ее центре. К маю 1968-го он закончил статью и отпустил ее в Самиздат.

Так почему же он в “Воспоминаниях” – пятнадцать лет спустя – не рассказал честно эту предысторию его “лихого удара в другой области”,: чтобы ясна стала вся серьезность его причин и ответственность намерений на крутом повороте судьбы ?

О честности

Не рассказал он этого, скорей всего, потому, что был честным человеком. Ненормально честным, если под нормой понимать то, что обыкновенно среди людей. Говоря о своем учителе в науке и жизни, Игоре Евгеньевиче Тамме, Сахаров употребил выражение “абсолютная честность”. Это вполне относилось к нему самому, – и в обыденной жизни и в самой необыденной.

“О периоде моей жизни и работы в 1948–1968 гг. я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольно принятым мною в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба,” — писал он в своих Воспоминаниях в годы Горьковской ссылки и абсолютно честно относился к своему обязательству. Рядом с ним в ссылке была Елена Боннэр – самый близкий ему тогда человек. Не раз они были готовы умереть вместе в голодовках, но он ей так и не сказал, что всего в двух часах езды от Горького расположен тот самый Объект, в котором он провел два десятилетия, о жизни в котором много чего рассказывал ей и писал в своей книге, которую она перепечатывала на машинке.

Государственную тайну он охранял даже от сотрудников КГБ. Как-то к нему домой пришел его коллега по Объекту. Разговор коснулся прежней работы, но Сахаров заметил: “Я имею допуск к секретной информации. Вы тоже. Но те, кто нас сейчас подслушивают, не имеют. Будем говорить о другом."

Охраной государственных секретов и слежкой за свободомыслящими занимались разные части КГБ. К Сахарову как “секретоносителю” у КГБ претензий никогда не было.

Все это к тому, что его письмо 1967 года в ЦК было секретным, и Сахаров не мог о нем рассказывать. Поэтому, видимо, и в его “Воспоминаниях” предмет секретного письма оторван от статьи для Литературки. Лишь в одном месте, тремя главами раньше, можно угадать эту связь:

“Конец этой чисто профессиональной работе разработчика оружия положило только мое отчисление в 1968 году. О дискуссиях этого периода, в частности по противоракетной обороне (ПРО), я рассказываю в других местах книги.”

Значит, все было очень серьезно, и Сахаров всерьез бросал вызов воле ЦК, считая целесообразным то, что те объявили ему нецелесообразным. Наверно, при этом он весь сжался, собрав всю свою решимость в кулак?

Вовсе нет.

Единственное предисловие к научно-популярной книжке

И свою “дискуссионную статью” для Литературки и свои “Размышления” он, конечно, писал вполне серьезно, – как и все остальное в своей жизни, но при этом и с веселой творческой свободой, без которой вообще вряд ли что-нибудь по-настоящему серьезное можно сотворить. И никакого вызова он никому не бросал, – у него были дела поважнее, поинтереснее и в физике и в деле международной безопасности.

Это следует не просто из общих соображений и наблюдений над стилем его жизни. Имеется еще и конкретное свидетельство очевидца, которому довелось общаться с Сахаровым в 1968 году, как раз в главные месяцы, недели и даже дни того года. Потом они увиделись всего один раз и только через 20 лет. А значит, ему не приходится отделять в своей памяти более поздние слои от ранних с неизбежными перемешиваниями.

Этот очевидец – Владимир Карцев, тогда молодой физик-инженер, занимавшийся сильными магнитными полями, и начинающий популяризатор науки, написавший свою первую научно-популярную книжку. Ему суждено было получить к своей книги предисловие Сахарова – единственное предисловие к научно-популярной книге, которое тому суждено было написать.

Как это случилось, Владимир Карцев рассказал в интервью, которое я с ним провел недавно и фрагменты из которого предлагаю вниманию читателей [в квадратных скобках – мои краткие пояснения]:

"Я тогда написал книжку об истории магнита, начиная с древности и до последних экспериментов Сахарова с сотрудниками, где было получено 16, а может быть и 25 миллионов гауссов. Это были поля-рекордсмены. Подходило время издания этой книжки [книга подписана к печати в конце января 1968-го]. Мы обсуждали с моей редакторшей, кто бы мог написать предисловие. Ей хотелось получить предисловие от кого-нибудь из маститых, потому что накануне один из авторов этого издательства [“Советская Россия”] уехал за границу и сбежал в Англию. Издательство попало под подозрение ЦК, и нужно было как-то “укрепить” его репутацию. Кроме того, мою книгу иллюстрировал очень талантливый художник Селивестров, с весьма смелыми, новаторскими заходами. Да и текст книги содержал слишком много иностранных имен. В такой обстановке издательству нужно было как-то подстраховаться большим именем ученого, которое как бы “освятило бы” книгу. Я думал о Капице, но тут как раз вышла статья Сахарова [о сверхсильных магнитных полях в “Известиях”].

Я написал письмо в Академию, – адреса его, конечно, никто не знал, и не давали. Оставил свой телефон. И через несколько дней он мне позвонил. Я дал ему книжку, рукопись. Он ее прочел, она ему очень понравилась и он сказал: “Я напишу предисловие”.

Прошло около недели. Я уж решил, что никакого предисловия не будет. Звоню ему и спрашиваю: “Андрей Дмитриевич, может быть вам нужна “рыба” [заготовка, черновой текст], или что-то еще для подготовки...” Он страшно, просто ужасно обиделся и сказал: “Я всегда сам пишу свои работы”. И он написал предисловие.

Книжка вышла благополучно. Я был тогда совсем молодой человек, молодой кандидат наук, у нас с ним сложились очень хорошие отношения, и я пел от радости. Он мне сказал, что завидует, что я могу писать, что он хочет заняться всерьез популяризацией науки и написать несколько популярных книжек.

Вопрос: А вам нравится Сахаровское предисловие?

Карцев: Очень. И прежде всего тем, что он наметил там практическую программу исследований [в двухстраничное предисловие Сахаров включил перечень из шести нерешенных проблем физики магнетизма]. Вот программа, работайте в этих направлениях. И я считаю большой честью, что в моей книге прозвучала такая исследовательская программа. Он меня очень лихо поддел с Лениным. Пытаясь оправдать кажущуюся необъяснимость магнитных явлений, я упомянул в книге известный ленинский тезис о “неисчерпаемости” электрона. И тут я просто физически ошибся, было просто физическое непонимание, и он меня поправил как физик. [Сахаров в предисловии пишет, что в свойствах магнитных материалов “нет принципиальных неясностей, и, быть может, зря автор напоминает о неисчерпаемости свойств электрона.”]

За все время у нас было 3-4 встречи, и во время одной из них он мне показал – из своих рук – как раз эту свою политическую работу 1968 года.

А на своей книге я написал: “Дорогому Андрею Дмитриевичу с пожеланием осуществления всех его начинаний”, имея в виду несколько вещей, в том числе его новые политические изыскания и его желание заняться популяризацией науки. Я думал, что эти размышления он писал для себя. Не знал, что это пойдет так широко.

“Он выглядел совершенно счастливым человеком”

Вопрос: А каким вы его запомнили?

Карцев: Он был энергичным, с улыбкой, очень лучистой, приятной. Похож на свои молодые фотографии. Высокий, чуть сутулился, картавил, какие-то “музыкальные”, длинные пальцы. Мне показалось, что он мог играть на фортепьяно, рояль был в доме.

Вопрос: А высокомерия не заметили?

Карцев: Ни в коем случае. Нет, нет, нет. Я был поражен, что какой-то кандидатик [наук] …, а он – очень серьезно и с некоторой такой завистью и уважением… Все-таки сам написал 5 или 6 страниц своей рукой. Без машинки. Для начинающего, для мальчика…

Я был в его доме недалеко от Курчатовского института, были его дети, по-моему, еще была его жена, – прежняя семья. Дом производил такое солнечное, светлое впечатление. Очень светлое, приподнятое настроение, оптимистическое. Я не заметил никакой тени какой-то печали, разочарования, он выглядел совершенно счастливым человеком."

У Владимира Петровича Карцева сохранилось и вещественное доказательство этого визита – дарственная надпись на экземпляре английского перевода популярной статьи “Симметрия Вселенной”:

“В.Карцеву в знак уважения и дружбы от автора. 30/IV 68 А.Сахаров”

Страница статьи с дарственной надписью В.Карцеву

Самое интересное здесь – дата. За несколько дней до того Сахаров закончил свои “Размышления”:

"В последнюю пятницу апреля [26.4.68] я прилетел [с “Объекта”] в Москву на майские праздники, уже имея в портфеле перепечатанную рукопись.”

Опять что-то не сходится? Человек на пороге такого серьезного политического шага с пристрастием говорит и пишет о популяризации физики, с явным удовольствием дарит оттиск своей популярной статьи о космологии, перечисляет нерешенные проблемы физики магнетизма?

Физик-теоретик и моральный политик

Нет, тут-то как раз все сходится. Просто Андрей Сахаров, какие бы термоядерные штуки он ни придумал и какие бы смелые политические идеи ни выдвигал, был прежде всего физиком-теоретиком. По выражению близко его знавшего коллеги, академика В.Л.Гинзбурга: “Он был сделан из материала, из которого делаются великие физики."

Сохранился рукописный листок Сахарова – “Программа на 16 лет”, которую он составил для себя на одном листе в 1966 году. Почему на 16? Быть может, потому что шестнадцать предыдущих лет он провел на Объекте. Или потому что составлял программу 16-го числа, – такое было в его манере. И – по той же причине – программа включила в себя 16 тем, начиная с солидной “Фотон + Гравитация” и кончая таинственным “Мегабиттрон”.

Особого внимания заслуживает п.14 в этой программе. Похоже, поставив себе цель набрать 16 задач, он задумался в этом месте, поставил вопросительный знак и, вспомнив, как трудно наука поддается планированию, дописал:

“14) “?” Именно это я и буду, наверно, делать”

Фрагменты Сахаровской программы на 16-летку

Он оказался прав, – “именно этим” он и занялся очень скоро, и даже уместил в этот пункт две самые яркие свои теоретические работы.

Во-первых, он придумал объяснение, почему во Вселенной частиц гораздо больше чем анти-частиц, или, на языке физики, предложив путь к объяснению барионной асимметрии Вселенной. То была самая успешная из его чисто физических идей. Академик Л.Б. Окунь, совершенно не склонный к высокому стилю, считает эту работу Сахарова “одной из самых глубоких и смелых статей XX века."

А по красоте и неожиданности с ней может конкурировать выдвинутый им новый подход к гравитации. В старом всемирном тяготении он увидел проявление ультрамикроскопических свойств вакуума, – упругость самого пространства-времени.

Так что в 1967-68 году судьба подарила Сахарову всплеск творческой активности во всех сферах, начиная с научной. Он это осознавал. В “рукописной беседе” с женой – в годы Горьковской ссылки, укрываясь от ушей КГБ – он сказал/написал:

"На самом деле, подарок судьбы, что я смог что-то сделать после спецтематики. Никому, кроме Зельдовича и меня, это не удалось. И в США тоже ни Теллер, ни Оппенгеймер, не смогли вернуться к большой науке."

Только реакция советского правительства на социальное творчество Сахарова заставила его сконцентрироваться на этой части своей не писанной жизненной программы гораздо больше, чем он собирался. Он принял это поручение от своей судьбы и стал развивать свою социальную теорию совместно с социальным изобретательством. Право интеллектуальной свободы он поднял до общего понимания прав человека как единственно надежной основы международной и экологической безопасности в ядерный век.

На этом пути от теоретической физики к практическому гуманизму, совершенно практически защищая права человека – права многих конкретных “человеков” – он нашел новых друзей и встретил Елену Боннэр, ставшую самым близким ему человеком до конца жизни.

Ей пришлось представлять Андрея Сахарова на Нобелевской церемонии 1975 года, когда советское правительство не пустило его туда.

Нобелевский комитет наградил его Премией Мира, в частности, за “убедительность, с которой Сахаров провозгласил, что нерушимые права человека дают единственный надежный фундамент для подлинного устойчивого международного сотрудничества"

Свою Нобелевскую лекцию Сахаров озаглавил: “Мир, прогресс, права человека”. Нобелевскую церемонию он слушал по радио в Вильнюсе, куда приехал на суд над его другом, правозащитником Сергеем Ковалевым.

Впереди были 14 лет наполненной событиями жизни, из которых семь лет в горьковской ссылке. Впереди были и последние семь месяцев жизни в качестве народного депутата первого в советской истории выборного парламента.

Впрочем, это все известно гораздо лучше, чем те обстоятельства, в которых он сделал, быть может, главный политический шаг в своей жизни.

Много позже свою политическую философию Сахаров объяснял таким образом:

"Мне кажется, что жизнь по своим причинным связям так сложна, что прагматические критерии часто бесполезны и остаются – моральные", и "Я не профессиональный политик, и, быть может, поэтому меня всегда мучают вопросы целесообразности и конечного результата моих действий. Я склонен думать, что лишь моральные критерии в сочетании с непредвзятостью мысли могут явиться каким-то компасом в этих сложных и противоречивых проблемах."

Здесь "моральные критерии" не предписаны кем-то извне, это просто его внутренний голос – моральная интуиция. В один из тяжелейших моментов его жизни, когда его действия (голодовку) не приняли многие близкие ему правозащитники, он объяснял в письме Лидии Корнеевне Чуковской в декабре 1981 года:

"Видимо мне не удалось ясно выразить и передать даже близким людям наши мотивы и то внутреннее ощущение безусловной правильности, единственности выбранного пути. ... если я чувствую себя свободным, то в частности потому, что стараюсь в своих действиях исходить из своей конкретной нравственной оценки и не считаю себя связанным ничем кроме этого. Все это внутреннее….”

Сахаровская "конкретная нравственная оценка" коренится в наследии Российской интеллигенции, даже когда он задавал вопрос: “Неужели наша интеллигенция так измельчала со времен Короленко и Лебедева?"

Однако, что касается силы "внутреннего ощущения безусловной правильности, единственности выбранного пути" и готовности следовать этим путем, в этом есть что-то от его профессии, в которой целеустремленная изобретательность сочеталась с глубинным простодушием.

Мир и война в 1968 году, или Титаник-68

До сих пор речь шла о событиях, которые заставили Сахарова повернуть свою жизнь в 1968 году. Но удалось ли ему уже тогда – в 1968 году – как-то повлиять на ход мировых событий?

Тщательно документированный ответ на этот вопрос прячется пока где-то в архивах Политбюро. Но красноречива сама хронология событий, прямо связанных с предметом секретного письма Сахарова 1967 года в ЦК и с главной опасностью миру, на которую он открыто указал в “Размышлениях”.

В 1966 году Советский Союз начал размещать первые системы противоракетной обороны. Американцы предложили мораторий ПРО в марте 1967 года. В июне во время встречи в верхах в Глассборо (Glassboro, N.J.), они пытались убедить Косыгина, но безуспешно.

Первый признак того, что Советское правительство пересмотрело свою позицию, появился в июле 1968, – после того, как Сахаров “стукнул по столу” своим открытым выступлением. А первое официальное заявление о согласии начать переговоры Советский Союз сделал 20 января 1969. Переговоры начались в ноябре 1969 года и в мае 1972-го привели к подписанию договора SALT I (Strategic Arms Limitation Talks). Важнейшей частью этого договора стало ограничение ПРО.

В какой мере выступление Сахарова стало причиной пересмотра советской позиции по вопросу ПРО? Запросило ли Политбюро из архива секретное письмо Сахарова и пригласило ли ОНО других экспертов – Харитона и Забабахина – объяснить толком, что собственно они имеют против ПРО?

Сахаров попросил ознакомить с его письмом Косыгина и Брежнева, и на письме есть пометка “тов. Брежнев Л.И. – ознакомился.” Но понял ли тов. Брежнев Л.И. непростые доводы академика Сахарова? Или доверился мнению “помощников Генерального секретаря” (роль которых обозначилась официально только при нем), а те доверились своим неизвестным помощникам? Тов. Брежнев был признанным советским писателем, но не про него сложена песня “Товарищ Сталин, Вы большой ученый”.

Иначе бы, после осознания советским “коллективным руководством”, что мораторий ПРО – не уловка американского империализма, а жизненная необходимость, могла бы появиться у Сахарова четвертая геройская звезда, – за мужество и отвагу при выполнении своего служебного и гражданского долга. Или Ленинская премия “За укрепление мира между народами.”

Если своим беспрецедентным обращением к миру Сахаров побудил Политбюро пересмотреть принятого решения, то уже этим он заслужил Нобелевскую премию мира.

Когда в своих “Размышлениях” 1968 года он писал, что человечество оказалось “на краю пропасти”, это было гораздо больше чем метафора не первой свежести. Он, как и его американский коллега Ганс Бете, ясно видел эту пропасть, в которую человечество рухнет, если хотя бы одна сверхдержава поддастся иллюзии противоракетной обороны.

Скептический читатель тут может заподозрить перебор – чрезмерный энтузиазм биографа к своему герою. Биограф мог бы тут начать пересказывать аргументы Сахарова и Бете. Но скептический читатель может и сам ознакомиться с ними (тем более, что статья Бете 1968 года из Scientific American перепечатана в его книге “The Road from Los Alamos”, American Institute of Physics, 1991).

Важно здесь, что эти выдающиеся физики-теоретики были еще и профессиональными разработчиками стратегического оружия и в таком качестве профессионально владели соответствующими знаниями. Даже отлученный от этой профессии, Сахаров оставался профессионалом, глубоко озабоченным ее проблемами планетарного значения. Даже в гуще правозащитной деятельности он внимательно следил за развитием событий в этой области. Это ясно видно из его статьи “Опасность термоядерной войны,” написанной в Горьковской ссылке в 1983 году: с какой тщательностью там составляется уравнение стратегического равновесия и обсуждаются “решения” этого уравнения. Об этом же профессионализме говорит выступление Сахарова на Московском форуме “За безъядерный мир, за выживание человечества” всего через несколько недель после возвращения из ссылки.

Тем, кто не готов углубиться в непростую динамику сил стратегического нападения и зашиты и не чувствуют себя вправе судить о конкретных заключениях, сделанных Сахаровым в 1967, 1983 и 1987 годах можно предложить более простую аналогию.

Представим себе, как бы отнеслись в кают-компании “Титаника” к предостережениям какого-нибудь высоколобого теоретика в области айсберговедения за 15 минут до исторического столкновения. Это было просто немыслимо – ни для пассажиров, ни для членов команды.

Быть может, дело в том, что физики-теоретики профессионально привыкают мыслить о немыслимом. О движении со скоростью света, о начальном взрыве Вселенной, … Как говорил физик-теоретик Лев Ландау, им иногда удается понять даже то, что невозможно себе вообразить.

Итак, если Андрей Сахаров и Ганс Бете были правы в их анализе мировой военно-стратегической ситуации, то в 1968 году, человечество незаметно для себя отвернуло от айсберга ядерной войны.

Гансу Бете капиталистическая Америка дала возможность – без особых опасностей для него лично – довести свой анализ до сведения правительства и общества.

Андрей Сахаров жил в стране, где нередко единственной возможностью было закрыть амбразуру своей грудью. Но без такого его поступка, быть может, Генеральный секретарь продолжал бы опираться на прежнее мнение своих помощников, а те на своих – прежних экспертов-противоракетчиков. И лайнер человечества продолжал бы двигаться навстречу ночному айсбергу…

Источник: Г.Е.Горелик. Андрей Сахаров в 1968 году
// Вестник (США) 1998, № 20, 21.
www.vestnik.com/issues/98/0929/win/gorelik.htm.